— Если кому-то угодно ваше личное и особое расположение… ну, вы понимаете, о чём я? Почему бы ему не пойти с вами в Храм Надмирного Света? Статус законной жены лишь укрепит вашу и без того безупречную репутацию. И уж тогда никто не посмеет оскорбить вас даже нескромным взглядом. Вы же отлично знаете, что теперь вы окружены, как диковинный цветок жадным вниманием, а заодно и какой-то взвесью слухов, подобных мутной пыли, могущих и осесть на вашу безупречную красоту. По счастью они не смеют опорочить вас, не смеют запылить вас ввиду отсутствия хоть какого, даже ничтожного неосторожного вашего шага. Иначе, как вы сами-то представляете те отношения, куда вас могут вовлечь?

— А вам не кажется, господин Цульф, что вы несколько отдалились, так сказать, от берега реальности? — я чувствовала, как полыхают мои щёки, злилась, но не знала, как его поставить на место.

— Не я, а вы можете заплыть настолько далеко, что утонете, учитывая ваше абсолютное неумение плавать в таких вот мутных и ледяных водах реальной жизни. Вы избалованы, госпожа, хотя и в лучшем понимании этого слова, избалованы добротой и щедростью вашего прежнего мужа, оберегающего вас от гнуси этой жизни по мере всех своих сил. Он трепетал о сохранности вашей чистоты с самого вашего детства, уже тогда имея на вас свои планы… да и теперь не думайте, что вы остались без надлежащей охраны…

— Его охраны? Да вы шутите! Вы что же, не знали, как я бедствовала в столице?

— Вы всего лишь работали, да и то наполовину меньше всех тех, кто были вашими трудовыми коллегами. А платили вам гораздо больше, чем прочим, занятым более изнурительным трудом.

— Да вы-то откуда знаете? — возмущалась я, едва удерживая себя от того, чтобы швырнуть ему в лицо его же угощение.

— Дела уже прошлые, но я лично доплачивал вам, передавая деньги через ту даму. Согласен, она довольно неприятная особа, но она буквально билась из последних сил, удерживаясь в столь непростом бизнесе. Поверьте мне, но ей, больной и никому не нужной женщине, не имеющей ни семьи, ни близких людей вокруг себя, жилось намного труднее, чем вам. В юности собственный брат продал её старому распутнику… — он оборвал свою речь, спохватившись, что говорит лишнее, — Конечно, вы не любили её, за что и получали в ответ такую же неприязнь, а особенность личного грубого характера мешала ей, неумной, понять вашу уникальность. Но разве не вам же и на пользу была та работа, коли уж она поспособствовала приобретению необходимого опыта в том, в чём вы и преуспеваете теперь?

— Вот как! Да вы мне вроде отца родного, оказывается? Тайный благодетель!

— Почему вы не кушаете? Я специально заказал привезти вам из столицы эти бесподобные пирожные из «Дома для лакомок», — он придвинул ко мне бумажную кружевную тарелочку со сливочными бомбочками. Я отодвинула их.

— Элю угостите. Она большая лакомка. Может, это хоть как-то подсластит ей всю ту унылую круговерть, в которую её заковали местные бюрократы. Она же минуты свободной не имеет от их бесконечных претензий и той жуткой нервотрёпки, чему они её подвергают. И кстати, что же вы сами-то не спасаете её от общественного осуждения? Не идёте с нею в Храм Надмирного Света?

Он промолчал.

— Чего вы тут придумали о какой-то заботе обо мне со стороны моего бывшего мужа? Тон-Ат, если объективно, был чёрствый и безжалостный человек. Моя бабушка не зря так говорила о нём, хотя мужем он был очень заботливым и ласковым…

— А вы думали, что ваш муж мог не позаботиться о вас и потом? Почему вы говорите о нём в прошедшем времени?

— Где он, мой муж? Вы-то кто, собственно, что лезете на такую запретную для вас территорию? Почему вы смеете требовать от меня того поведения, которое вам угодно?

— Я не смею что-либо требовать от вас и, кажется, не требую ничего. Наоборот, я служу вам и, кажется, никогда не посягал на вашу волю. Или же на ваше своеволие, так будет точнее.

— Кажется, кажется! Да вам точно голову припекло! Гуляли что ли долго с утра пораньше по такой-то жаре? Не сшить ли мне вам шапочку на вашу лысину по имеющейся у меня выкройке? Такую, какие носят аристократы? И даже с вашим вензелем…

Он продолжал с тою же нудной невозмутимостью, — У меня, у человека простого по своему происхождению, нет фамильного герба, чтобы можно было вышить его.

— Вы малограмотный, если не умеете вензель отличить от герба. Вензель означает лишь начальные буквы вашего имени и только! Но изображённые с художественной затейливостью.

— Мой жизненный опыт уже давно возместил мне недостаток образованности, да и умом меня мои родители не обидели. Достойные были люди, богатые любовью и трудолюбием. Вы могли бы понять, что организация вашего предприятия стоила и мне огромных усилий. Если ваша безупречная репутация пошатнётся, ваши клиенты станут пренебрегать вашими стараниями, а все они самые состоятельные из здешних жителей. Вы же не простых людей здесь украшаете, сами же понимаете это.

— Я всё равно большую часть своих изделий увожу в столичные салоны для состоятельной клиентуры, — заметила я надменно.

— Если количество ваших заказчиков здесь резко сократится, вашу «Мечту» потребуют удалить отсюда. Я также вложил в ваше предприятие очень большие личные сбережения, но я же никогда не давал вам и намёка на такое положение дел. И ни разу пока не воспользовался даже самой мизерной частью ваших доходов, на которые тоже имею право, — тут он поднял ладони вверх, — Нет, нет! Это не намёк на то, что я хоть что-то требую. Я отлично понимаю, как трудно вам сводить концы с концами. Я согласен ждать, пока вы окрепнете, войдёте во все тонкости дела, а ваш наработанный опыт будет держать вас на плаву уже чисто автоматически, помогая избегать убытков, финансовой запутанности и позволяя накопить солидный запас. Тогда уж и разочтёмся, кто и кому сколько должен. Ведь может наступить и такой день, когда мне тоже понадобится какой-никакой, а материальный ресурс. Я не молод, не так уж и здоров, моя госпожа. А пока вы даже не представляете, какие усилия я прилагаю, прикрывая вас от возможных наглых поборов и подлых расхищений. Но даже если бы вы потерпели крах всех своих начинаний, то я не то, что не взял бы с вас ничего, но и поддержал бы по возможности. Вы мне всё равно как дочь, моя госпожа, пусть