том смысле, чтобы следовать приказу, чем отказываться от принципа фюрерства и позволять любому действовать по своему усмотрению, разрушая тем самым всякую координацию и в результате делать невозможными любые действия — безразлично, правильные или неправильные. Поэтому-то индивидуум и должен подчиняться приказу, данному свыше.

Однако в противоречии с этой авторитарной концепцией находится точка зрения Гитлера, заключающаяся в том, что иногда отказ от повиновения также может оказаться необходимым. В определенных ситуациях, как заявил Гитлер в своей речи 14 октября 1923 г., существует «гораздо большая обязанность, а именно долг немца-бойца, долг не выполнять свой „долг“! История демонстрирует нам мужей, которые, спасая Отечество, имели мужество отказаться от повиновения»[1682].

Термин «исполнение долга» был для Гитлера связан с определенными условиями, которые, собственно, и придают ему значимость. В Германии, как заявил Гитлер 28 февраля 1926 г., существует «очень неправильное понимание термина „исполнение долга“. Это понятие „исполнение долга“ превратилось у нас в Германии намеренно в доктрину, в самоцель, хотя оно является всего лишь средством для достижения цели. <…> На это возражают: если что-то и могло бы быть самоцелью, так это повиновение вплоть до самой смерти. Все это имеет смысл, если это повиновение проявляется для того, чтобы получить еще что-то другое в народной жизни. <…> Исполнение служебного долга было само собой разумеющейся вещью до тех пор, пока знали, что этот большой административный аппарат, пусть и плохой, подверженный недостаткам, управляющийся бюрократическими методами, служит одной цели: благосостоянию нации, что вся эта возникшая по приказу готовность к сражениям обязана была служить только этой одной цели. В тот день, когда кощунственная рука осмелилась уничтожить эту ценность, по логике вещей должно было бы прекратиться выполнение долга, либо же оно стало бы мощнейшим оружием для разрушителей рейха». Гитлер также высказался против «нехватки гражданского мужества». Гражданское мужество заключается, на его взгляд, в том, чтобы «принимать решение не тогда, когда не отдаются приказы, а когда это противоречит воле общего мнения»[1683]. Еще в «Майн кампф» Гитлер выступил против «окостенения наших понятий об исполнении долга и повиновении». В тяжелые роковые для народа часы повиновение и исполнение долга означало «доктринерский формализм, даже чистый бред». В такие часы проявляется личная ответственность перед всей нацией[1684]. Эти высказывания не являются маловажными, поскольку они были направлены против самого Гитлера в катастрофический период Второй мировой войны. Ссылаясь на процитированный выше отрывок из «Майн кампф», сознающие свою ответственность офицеры противились бессмысленному сопротивлению и разрушениям в давно проигранной войне[1685].

Когда Гитлер требовал, с одной стороны, «безоговорочного повиновения», то, с другой стороны, он часто выступал против «авторитарного государства»[1686] и провозглашал необходимость самостоятельных и ответственных действий. Так, например, в «Монологах» он заявлял: «Вермахт знает, какую высшую награду заслуживает тот, кто, действуя вопреки приказу, благодаря своей сообразительности и решительности спас ситуацию. В административном органе отход от предписания будет всегда стоить головы: исключение — чуждое здесь понятие. Поэтому ему также не хватает и смелости для принятия на себя серьезной ответственности»[1687]. Подобные высказывания отражают противоречивое отношение Гитлера к власти, которое не позволяет выразить его позицию в этом вопросе в простой, ясной формулировке. Безусловно, будет правильно истолковывать Гитлера и Третий рейх как воплощения авторитаризма, но вместе с тем верно и обратное. Подобно тому как Гитлер выступал против немецкой традиции обожествления государства, в которой государство было лишь «самоцелью», перестав быть «средством для достижения цели»[1688], он также выступал с критикой слепого повиновения, которое больше не задается вопросом о смысле и цели повиновения, он восхищался «гражданским мужеством», т. е. ответственными действиями — без приказа свыше или даже вопреки ему, — в ситуациях, когда Отечеству грозит опасность. Только понимая эту противоречивость и лежащее в ее основе двойственное отношение Гитлера к власти, можно адекватно трактовать Гитлера.

Подобные двойственности вообще важны для понимания политических взглядов Гитлера. Односторонний акцент только на одной стороне его мышления означает недопустимую редукцию, которая искажает представление о мировоззрении, политике и личности этого человека. Есть еще одна, другая двойственность, которая заключается в его отношении к демократии и диктатуре, народовластию и единоличному правлению. Мы видели, что Гитлер отвергал «принцип большинства» и противопоставлял ему принцип «исторического меньшинства» и единолично ответственного фюрера. С другой же стороны, он считал, что только в фюрерском государстве реализуется «истинная демократия» или народовластие в их высшей и совершенной форме. Эта амбивалентность авторитарно-диктаторских и «демократическо» — популистских элементов во взглядах Гитлера существенна для понимания привлекательности его идей и его системы. Односторонняя интерпретация, направленная на момент угнетения и диктатуры, которая была особенно популярна в послевоенной Германии, поскольку она в том числе должна была служить снятию ответственности за преступления режима, преграждает путь любой возможности понять причины успеха Гитлера и привлекательности национал-социализма.

в. Диктатура как «высшая форма демократии»

В своих ранних выступлениях Гитлер часто призывал: «Нам нужен диктатор, который являлся бы гением, если мы хотим снова подняться»[1689].

Эта формулировка с упоминанием «диктатуры гения»[1690] является выражением почитания Гитлером героев и связана с определенными традициями культа гениальности в Германии в XIX в. 4 мая 1923 г. Гитлер, который, как уже упоминалось, в то время еще не рассматривал себя будущим фюрером, заявил: «Что может спасти Германию, так это диктатура национальной воли и национальной решимости. Возникает вопрос: есть ли подходящая личность? Наша задача не в том, чтобы искать этого человека. Он либо дарован небесами, либо не дарован. Наша задача — создать меч, который был бы нужен этому человеку, если бы он был. Наша задача — дать диктатору, когда он придет, народ, который созрел для него!»[1691] «Мы хотим стать носителями, — заявил Гитлер 5 сентября 1923 г., — носителями диктатуры национального разума, национальной энергии, национальной жесткости и решимости»[1692].

Хотя Гитлер довольно часто использовал понятие диктатуры в своих ранних выступлениях[1693], после освобождения из заключения в Ландсберге он стал использовал его крайне редко. Вероятно, это связано, во-первых, с тем, что теперь он придерживался концепции «легальной революции» и формально был вынужден объявить себя сторонником Веймарской конституции, а во-вторых, с изменением его самопонимания: если раньше, когда он еще не видел себя самого будущим фюрером Германии, он требовал диктатуру для кого-то другого, то это было гораздо менее самонадеянным по сравнению с тем, если бы он сейчас пропагандировал бы свою личную диктатуру, что он должен был бы делать после изменения своей самооценки.

Как заявил Гитлер 16 августа 1932 г., критикуя планы и намерения Папена, «диктатура» могла быть