Шрифт:
Закладка:
Но он не вернулся, и тогда Борис объявил отряду свое решение: уходить!
Ночью они подошли к Чесме, под утро переправились через реку на случайной лодке… и вот притаились на день в глухом овраге.
Метрах в семистах от оврага пролегала шоссейная дорога, связывающая Чесменск с Валдайском. Ее можно было перейти только ночью, в темноте.
Изучив карту, Борис свернул ее, спрятал в карман пиджака. Соня лежала, закрыв глаза, и спокойно, ровно дышала. Борис ласково улыбнулся ей, спящей, встал и взобрался по крутому склону наверх. Постояв минутку, он тихо пошел вдоль оврага, приглядываясь и прислушиваясь к лесу, почти вплотную окружавшему овраг.
Лес был светлый и прозрачный, словно одетый к празднику. То тут, то там кружились, порхали над оврагом желтые и пурпуровые листья, осыпая сверху мелкие зеленые кусты. Опавшая листва еще не звенела и не ломалась под ногами, как тонкая медь, она лишь мягко шелестела в низинках и неровностях почвы. Но Борис вдруг наткнулся взглядом на одинокую, почти голую березку, отчетливо обрисованную на фоне бледно-голубого неба, остановился и подумал, что не заметил, как прошло лето. Непонятная тревога охватила его. Он смотрел на березу, обронившую все свои листья, смотрел на листья, парящие в воздухе, — некоторые из них были ярки, как кровь, — и ощущал желание бежать куда-нибудь… лучше всего, конечно, в прошлое, в счастливое время, ценить которое он, оказывается, по-настоящему не умел.
«Что со мной?» — с беспокойством подумал Борис.
Тревога, тоска, одиночество… Да, одиночество! Он понял, что в такое время нельзя быть одному, и, круто повернувшись, пошел назад, к друзьям, к Людмиле, к Соне.
И когда спустился в овраг, почувствовал с радостным облегчением, как возвращаются к нему утраченные бодрость и уверенность.
В овраге кто-то пел. Борис замер, прислушался. Пели тихо, в четверть голоса. Это пела Соня.
Сначала Борис не разобрал слов. Завороженный грустным мотивом, он с улыбкой вслушивался в мелодию.
Песня кончилась. Борис сделал шаг, Соня снова запела.
И теперь Борис расслышал слова.
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.[77]
Соня пела так выразительно, проникновенно, что Борис вдруг увидел и эти горные вершины, чуть проступающие сквозь ночной мрак, и долины, освещенные бледной луной.
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Последние строчки Соня повторила еще раз:
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
И мотив был грустный, и смысл песни не очень веселый, но пела Соня так, что Борис ощутил новый прилив бодрости. Не о последнем отдыхе, не о вечном успокоении она пела здесь, в диком овраге, а о долгожданном часе победы, о солдатском празднике после разгрома врага, о неминуемой гибели оккупантов.
Борис раздвинул ветки кустарника. Соня сидела на берегу ручья, текущего по дну оврага, и смотрела в светлый очажок[78], внутри которого медленно крутились желтые песчинки.
Услыхав шум ветвей, она подняла голову.
— Это ты?
— Почему не спишь? — спросил Борис.
— Думы, — сказала Соня. — Человек не песчинка, правда, Борис? Вот она крутится… крутится и все. Жизнь человека имеет большой смысл. И, по-моему, этот смысл — в борьбе за светлое будущее.
— За счастье всего человечества, как говорил Аркадий, — сказал Борис.
— Да. Борьба за счастье всего человечества.
— Об этом ты и пела сейчас, Соня? Что это за песня?
Соня улыбнулась.
— Солдатская песня, — сказала она.
— Солдатская, — подтвердил Борис. — Как ты верно выразила ее смысл!
— Это Гайдар выразил ее смысл, — сказала Соня. — Аркадий Петрович Гайдар.
— Теперь я вспомнил. «Судьба барабанщика»! — воскликнул Борис. — Помню… Идет отряд, устали бойцы. А командир говорит: «Собьем белых с перевала и отдохнем».
— Кто до утра, а кто и навеки, — прошептала Соня. — Там есть такая фраза.
— Но ведь ты пела не только о том, — напомнил Борис.
— Я пела не о том, — сказала Соня. — Я пела о жизни. Только о жизни! — страстно добавила она.
— И о победе.
— И о победе, — подтвердила Соня. — Нам нельзя умирать.
«Нам нельзя умирать», — мысленно повторил Борис, поглядел на Соню и поднял глаза вверх.
Он увидел облака между верхушек берез, и голубое нежное небо, и солнце, вечно сияющее над миром. И услыхал Борис вечный шум ветра в горькой осенней листве. Жизнь воодушевленно напоминала о себе звуками, красками, запахами.
И тогда, в овраге, Борис почувствовал, что и он, и Соня, и все живущие на земле — бессмертны.
ПАРТИЗАНЫ НЕЧАЕВА
В начале сентября — числа восьмого или девятого — на тихой пустынной улице дачного поселка Белые Горки появился молодой человек. Он вошел в поселок по дороге, ведущей из леса, и, быстро дойдя до третьего дома с левой стороны, постучался в калитку.
Это был Борис Щукин.
Улица называлась Интернациональной.
Интернациональная, 5 — это был адрес, указанный Андреем Михайловичем Фоменко.
Калитка легко распахнулась. Борис вошел во двор и огляделся. Дом как дом, ничего особенного. Верандочка с увядшей повителью. Свежевымытое крылечко, возле которого еще не просохла земля. Борис сделал несколько шагов к крыльцу и услыхал, как отворилась дверь.
— Хозяин! — позвал Борис.
…Вечером того же дня надежный человек привел маленький отряд Бориса Щукина к партизанскому посту на границе дремучего леса. Трудный шестидневный поход закончился.
В дороге заболел Коля Шатило. Одну ночь он шел с высокой температурой. День пролежал в бреду. Две ночи товарищи несли Колю на руках.
К концу пути все выбились из сил так, что засыпали на ходу. Дневной отдых был непродолжительным и нервным. В лесах еще шли короткие отрывистые бои. По дорогам рыскали немецкие мотоциклисты. Голод, бессонница и постоянное нервное напряжение истощили силы. К тому же начинались дожди, негде было прилечь.
Но все-таки мужество не изменило никому. Ребята, денно и нощно опекали девушек. Когда было особенно трудно — пели вполголоса.
…Горные вершины
Спят во тьме ночной.
Тихие долины
Полны свежей мглой, —
пела Соня, и песня эта, полюбившаяся всем, заставляла подымать головы. С песней шли буреломами и болотами.
…Подожди немного,
Отдохнешь и
