Шрифт:
Закладка:
Все было сделано. Город пока не интересовал его. Правда, оставалась еще Ласточка — Люба Радецкая.
Он говорил ей тогда, что придет кто-то другой и спросит: «Вы не знаете, улетели ласточки?» Это он выдумал на ходу, чтобы утешить девушку. Смысла в этих паролях, конечно же, не было. Тогда это походило на игру. Теперь события принимали серьезный оборот — Саша должен был вести Ласточку на бой и лишения.
Он не сказал никакого пароля. Он просто пожал ей, так и засветившейся от счастья, руку и просто, строго вымолвил:
— Ты хотела со мной… Собирайся, если можешь. Мы уйдем сейчас через пять минут.
Люба собиралась всего две минуты. Она давно была готова. Давно тайком расцеловала мать, давно попрощалась с семьей. Саша уважал таких людей, которые раз и навсегда, без лишних слов, выбирают свой путь. Он сам был такой же.
Люба взяла одежду, немного продуктов — сделала все так, как сказал ей Саша. И он понял, что Люба сгорит или утонет, если он прикажет. Сгорит, умрет, разобьется Люба Радецкая, Ласточка.
А Женька не выдержала даже недели ожидания'
— Ты знаешь, на что идешь? — спросил Саша.
— На что угодно.
— И голодать, и умереть в любую минуту…
— Неважно.
— И пытки в плену…
— Я знаю.
Напрасно он задавал ей эти вопросы. Ей? Почему ей? Он Жене задавал их. И Женя отвечала: «Не знаю», «Мне страшно», «Я не выдержу».
— Плохо это — на все соглашаться, — безжалостно сказал Саша. Как обидно было, что не Женька отвечала с такой самозабвенной готовностью!
Люба опустила глаза.
— Не на все — на доброе, — прошептала она.
Ах, милая, славная Ласточка! Разве ж Саша не понимает ее!
— Мы пойдем очень быстро, — смягчившись, сказал он, — до ночи нужно войти в наш лес.
Они уже выбрались из железнодорожного поселка и шли в кустах, над которыми возвышались только их головы. Слева виднелась кривая сосна на Барсучьей горе, справа был слышен рев моторов — невдалеке стартовали фашистские истребители. Они взмывали в небо один за другим, проносясь над головами Саши и Любы.
Саша шел впереди по тропе, рассказывая на ходу:
— Нас уже много на озере. Парней ты знаешь… — Он перечислил фамилии ребят. — Девушек тоже, — он назвал и девушек: — Шурочка, Соня, Людмила.
— А Женя? — вдруг спросила Ласточка.
Саша не ответил.
С оглушительным ревом, от которого леденела спина, несся на них самолет.
— А Женя? — через минуту повторила Ласточка.
— Жени нет, — отрезал Саша.
— Она уехала?..
— Замолчи! — крикнул Саша. И еще он добавил что-то, но очередной самолет, яростный, как гнев, заглушил его слова.
До леса они шли молча. Ласточка уже ни о чем не спрашивала. В лесу было грязно и скользко. Мокрые ветки хлестали по лицу. И Саша, и, тем более, Ласточка выбились из сил.
— Не дойдем, к черту! — наконец сказал Саша. — Я растер ногу. Отдохнем?
— Да…
— Здесь поблизости пустующая избушка лесника. Один раз я видел около нее немца. Но это было днем. Ночью они боятся показываться в лесу.
— Как хочешь, Саша.
Добравшись до избушки, они для предосторожности постояли возле минут пять, потом Саша вошел.
В помещении было тепло, сухо. Возле стенки были устроены нары, на которых вполне могли уместиться, не стесняя друг друга, два человека.
Саша и Ласточка поели хлеба и холодного мяса. Ласточка захватила даже соли — умница девушка!
— Ты чутко спишь? — спросил Саша.
— Очень.
— В случае чего, буди. Я прошлую ночь почти не спал. Выскакивать будем вот в это окно.
Это он сказал на всякий случай. Предосторожность в такое время была не лишней.
— Я могу не спать, — сказала Ласточка.
— Если сможешь. Я не смогу.
— Я не буду спать, — сказала Ласточка.
СОН
…Сашу толкнули в бок, он вскочил и, пошарив вокруг себя рукой — автомата не было! — выпрыгнул в окно. Зазвенели, посыпались стекла.
Саша оглянулся: бежит ли за ним Женя?
Но Женя бежала впереди него.
«Она же выскочила первой», — подумал он.
Он слышал голоса Павловского и Юкова. Они гудели над головой. Кричал что-то Фоменко. А Сергей Иванович стоял на холме и показывал на Сашу рукой.
Саша бежал легко, быстро, радостно. Он чувствовал себя невесомым, неуязвимым, бессмертным…
Но это было когда-то давно.
Потом было лето. Цвели цветы. Кружился над цветком мохнатый шмель.
Саша и Женя шли по лесу, взявшись за руки.
— Куда ты меня ведешь? — спрашивала Женя. На ней было легкое, прозрачное платье и сама она, длинноногая, стройная, казалась легкой и прозрачной.
— Узнаешь, — отвечал Саша. — Я давно хотел показать тебе одно место. Там я закончил путь на войне.
— Война, — вздохнула Женя, — как давно это было! Я была совсем маленькой! А теперь я старушка.
— Ты прекрасна! — сказал Саша.
— Да, я прекрасна, потому что я — одна такая на этом свете. И потому я прекрасна.
— Другой, на тебя похожей, нет.
— Я давно это знала.
— Красота делает женщину гордой.
— Это чудесно!
— И изменчивой…
— Это еще чудесней!
— Измена и красота — разные вещи. Я ушел с твердым убеждением, что это так.
— Но жизнь не прекратила свое течение. Жизнь подсказала новые решения.
— Измена есть измена, а красота есть красота! — сказал Саша. — И пусть эти слова напишут вот здесь.
— А что это? Что это за холмик? — спросила Женя. — Здесь растут цветы и летают пчелы. Что это?
— Это могила.
— Чья могила?
— Это могила Александра Никитина.
— Саши Никитина? Саши?
— Да, это я здесь лежу. Я убит осенью тысяча девятьсот сорок первого года.
— Как давно это было!
— Но я помню те дни так же хорошо, как будто это было вчера.
— Ты не знаешь, что было дальше.
— Знаю. Мы победили!
— В этом нет никакого сомнения.
— И покарали отступников.
— Да.
— Покарали Женю Румянцеву.
— Нет. Ее не было в позорных списках.
— Как удалось избежать ей расплаты?
— Она умерла высоко над землей, и глаза ее были подняты к небу.
— Ты напрасно защищаешь ее.
— Я защищаю себя.
— Предоставь эту возможность людям.
— Ты один из них, но ты ведь ошибся.
— Народ не ошибается.
— Народ поставил нам памятник.
— Где же он?
— В сердцах людей.
— В моем сердце — любовь и ненависть.
— Кого ты любишь? Кого ненавидишь?
— Я люблю Женю Румянцеву! Я ненавижу Женю Румянцеву.
— А я люблю, люблю, люблю Сашу Никитина.
— Ты — Женя Румянцева?
— Я — Женя Румянцева.
— Ты не ранена? Тебя не задела пуля?
— Нет, я живая, теплая. Дотронься до меня. Положи свои руки сюда.
