емкостью с раскаленными углями, и чуть не обожглась. Такие штуки лишь начали распространяться по миру, было слегка удивительно видеть еë в глухой деревне. Но справедливости ради, можно сказать, что Аллинсир вовсе не был забытым всеми поселением. В основном свою роль здесь играл прибыльный для здешних заправил рудник и активное покровительство местного графа.

– Присаживайся, парниша. – пригласил смотритель.

– “Будь осторожен.” – раздался голос. Он был повсюду и в то же время нигде. Чародей уже начал думать, что больше не услышит еë. Она никогда ему не отвечала, и у паренька не было причин доверять ей. Но все же, она казалась союзником. “Не станет же враг предупреждать об опасности?” – подумал Ион. Он присел рядом с принцессой, напротив них приземлился на потрескавшийся от времени табурет Арктур.

Заваренный им чай благоухал мятой и сладковато-травяным ароматом. Напиток успокаивал одним своим запахом, который окутывал ребят еще сильнее, когда смотритель разлил его по фарфоровым чашкам.

– “Надо же!” – подумала Лентрит, повертев чашку на блюдце. Фарфор также не вписывался в обстановку этой халупы, и она решила спросить: – Значит вы из знатного рода? Мы слышали, вы отдали часть имущества музею мадам Торино. Как такой человек оказался кладбищенским смотрителем?

Арктур хлюпнул горячим чаем и прокашлялся. Он был болен и выглядел очень слабым. По нему не было заметно никакой хоть сколько-нибудь активной реакции на внешний мир, пока она не назвала фамилию владелицы музея. Это слово всколыхнуло его, заставив его глаза чуть приоткрыться, а брови на секунду сойтись вместе.

– Когда-то его можно было назвать благородным, да. – без особых эмоций сказал смотритель. – Знатные семьи остаются таковыми, пока в них не останется всего один человек, не способный этот род продол…. – тяжелый кашель прерывал его на полуслове. – Мой старший брат был отличным мастером. Он купил почти развалившееся в труху зеркало у каких-то барахольщиков в Ривесе. И потратил два года на его реставрацию. Было у него такое хобби. Работа вышла, скажем без стеснения, потрясающей. Ну и вы и сами все видели… Меня всегда занимала истории вещей. Как они влияют на людей и их жизнь. Вот иногда взглянешь на что-нибудь, – он повернул голову к выходу, задержавшись на оставленном у стены посохе и кашлянул. – И думаешь: ну вещь как вещь. А за ней сокрыта целая повесть лет, задевшая ни одну жизнь. Но что-то я отвлекся… Брат надеялся покорить сердце одной знатной дамы, которую встретил в городе. Не припомню как еë звали… да и не важно. На следующий день, когда он собирался ехать с подарком в Ривес, это же зеркало его и убило, скатилось с телеги ему на голову. – смотритель замолчал, видимо вспоминая ужасную картину произошедшего. Но его лик все еще сохранял стабильное спокойствие. – Это случилось на моих глазах, мне было около трех лет, но я хорошо помню каждую деталь. Могу увидеть это вот как сейчас вижу вас.

– Потерять близкого это ужасно. – соболезновала Лентрит, но смотритель не ответил ей понимающим взглядом. Он продолжил говорить время от времени смачивая надрывающееся горло чаем.

– Через пару лет так же на моих глазах умер дядя – упал с лошади и свернул шею. Старшие браться подрабатывали в шахте. Тогда она ещё не была должным образом разработана. Отец считал её бесполезной тратой ресурсов. А он, как глава поселения, должен был заботиться о жителях и их благосостоянии. Братьев завалило, когда те решили взять меня с собой и показать свою работу. Тетушка отправилась на тот свет вслед за дядей, упав с лестницы. Их дети, мои горячо любимые двоюродные брат и сестра, сгорели в пожаре. Им было столько же сколько и мне – по 8 лет. Последним умер отец, проклиная меня и желая мне сгореть в огненных чертогах Одорна, ведь самой первой ушла из жизни моя мама, когда рожала меня.

– Это… вы все это видели своими глазами? – оторопела Лентрит. – Мне так жаль. У меня просто нет слов…

– Как удивительно человеческое сочувствие. – усмехнулся смотритель. – Мы можем переживать чужое горе как свое собственное, не в силах хоть как то повлиять. И это должно принести облегчение страдающему. Скажите, вам же становится легче, когда кому-то также плохо как и вам? – он несколько раз громко кашлянул, долил чая в опустевшую чашку. – Эмпатия позволяет нам оставаться людьми. Некоторые даже способны переживать за тех, кто не заслуживает сочувствия и не нуждается в нем. Меня всегда это занимало и удивляло. Я искренне не понимал, почему люди смотрят на меня с такой жалостью и почему так цепляются за эту странную жизнь и за тех, кто из неë так внезапно для нас уходит. Ведь в этом вся проблема, в неожиданности. Вот вопрос: знай вы заранее, что кто-то совершенно точно умрет в назначенный день, будете ли вы горевать?

– Нам бы и не пришлось! – воскликнула Лентрит, чуть не уронив чашку. – Знай такое заранее, мы бы точно попытались…

– Предотвратить это? – угадал смотритель. – Ты полагаешь, что у тебя есть на то право? Выбор?

Принцесса посмотрела на Иона, а тот угрюмо задумался.

– Незачем так подпрыгивать, девочка, присядь. Вы пришли сюда за правдой, из любопытства или по иным причинам, это неважно. И я, как исключительно прямолинейный человек, дам вам ответы, и даже больше. Итак… – он снова покашлял, успокоил горло при помощи горячего чая и продолжил. – Знаете, когда то зеркало придавило моего старшего братца, я… ничего не почувствовал. Совершенно. Нет, я очень его любил и я продолжаю любить каждого из них, хоть они и ненавидели меня в ответ. Мне это было неважно, потому что я точно знал одно: смерть закономерна и необратима. Тем не менее я задался вопросом, а что если это всего лишь условность, которую можно с легкостью преодолеть? Я видел, как все остальные очень скучали по брату после его кончины.