несколько лет <…>, но в ней взрывным образом собран, так сказать, весь духовный и стилистический опыт поэзии XX в.: от позднего импрессионизма и символизма через экспрессионизм и конструктивизм до реалистической социально программной лирики. Все это существует на крайне узком пространстве, почти симультанно и хаотично, без классической последовательности фаз…»20 Изучая обширный архив поэта, Комель делает особый акцент на ускользающем и неуловимом характере его текстов, на основании чего редактор и составитель двухтомника неопубликованных текстов Косовела выбрал в качестве его названия цитату из одного из найденных им стихотворений: «Пусть буду всем неизвестен»21: «Чем больше мы открываем Косовела, тем на самом деле больше он становится нам неизвестен, тем меньше мы можем вообразить, что у нас есть опорные точки, при помощи которых мы могли бы включить его в какой-либо ряд, поймать его в какие-либо сети; чем больше мы углубляемся в его записи, тем стремительнее рушится любое предварительное представление о нем»22. Поэтому при изучении произведений Косовела с ярко выраженной экспрессионистской дикцией мы принимаем во внимание гетерогенный характер всего пласта его лирики, в нашу задачу входит проследить, каким образом в ней нашли выражение экспрессионистские константы – философская, этическая и эстетическая составляющие, а также знаковые для данной поэтики образы и мотивы.

Свою позицию в отношении экспрессионизма Косовел высказывает сперва в корреспонденции и дневниковых записях. Впервые данный термин появляется весной 1921 г. в письме поэта к Гспану23, где видны попытки дать явлению лаконичное определение по отношению к футуризму24. В 1924 году, обращаясь к другу Ф. Пахейнеру, он пишет о своем желании разделаться с «экспрессионизмом и его идиотскими лапками, которые шагают по нам»25. В его записях этого периода преобладает определение экспрессионизма как искусства «духовного видения и переживания»26, полного обращения лишь к «внутреннему миру»27. Эта идеология, по его мнению, уже больше не является продуктивной: «Психозу, революции болезни настал конец»28.

Точка зрения Косовела получает свое теоретическое оформление в 1925 году в докладе «Кризис», который он читает вместе с поэмой «Экстаз смерти» (1925) во время своих выступлений в 1925 и в начале 1926 года. Текст доклада лег в основу одноименной статьи, опубликованной в журнале «Младина»29. Автор смотрит на течение как на уже преодоленный этап в своем творчестве, последнее не устраивало его своей отрешенностью от реальной действительности, отчуждением от нее и, как следствие, ее искаженным изображением, которому сопутствуют одиночество, внутренний раскол и диссоциация субъекта. Рождение экспрессионизма он связывает с предвоенной агонией Европы («до смерти измученный европеец со скоростью электрического тока стремится к развитию, стремится, но имеет еще только одно желание – умереть»30), по его мнению, экспрессионизм предлагает лишь временное спасение, «спасение для одного поколения», а не «всего человечества», над которым работает конструктивизм, окончательно покинувший «музей эстетов» и отказавшийся от «оппозиции содержания и формы»31. Таким образом автор пытается объяснить суть экспрессионизма через его сопоставление с конструктивизмом, который призван воплотить новое современное искусство, первый же служил ему лишь подготовительной ступенью: «Наше искусство будет отражением нашей борьбы и нашего самосовершенствования»32. Экспрессионизм, по словам поэта, был порожден в Словении самой жизнью, он – следствие «отчаянного положения четвертованного народа, сто раз униженного и ни разу не увенчанного словом Правды»33. Человек в экспрессионистских призывах был лишь эсхатологической целью спасения, что, по сути, является деструктивным отрицанием жизни; выходом из тотального кризиса автор видит в революции, как революционном пути социального, культурного и этического обновления, которое породит и «обновленное человечество»34. При всем критическом отношении к явлению экспрессионизма в докладе Косовела, однако, присутствуют такие важные экспрессионистские категории, как этос, крик, падение, порыв, новый человек, а также ненависть к современной цивилизации, технике, антигуманной капиталистической системе и индустриализации; к ним добавляются девизы активизма и мессианского экспрессионизма: человек как «олицетворенная этика», возникновение нового человечества, освобожденный человек, «человек человеку: человек». А. Оцвирк связывает эти понятия в размышлениях Косовела, так же, как и их присутствие в его лирике, с его пристальным чтением антологии К. Пинтуса «Сумерки человечества» (1919)35.

Второй известный теоретический текст Косовела, в котором он сформулировал свой взгляд на новое революционное искусство, – неопубликованный манифест «Механикам!» (датирован июлем 1925 г.), также имеет отношение к экспрессионизму, а именно к экспрессионистской поэтике, которая послужила источником вдохновения для Косовела в его «квалифицированной и информативной полемике» с категорией «частично заменяемого механического человека» Маринетти36. Автор демонстрирует свое враждебное отношение к техническому прогрессу, бездушной механизации, противопоставляя им органичную жизнь природы, восстает против механического человека, не способного понять сущностного парадокса жизни, парадокса «прыжка из механики в жизнь»37. В своей антифутуристической мысли Косовел в противовес «человеку-машине» ставит душу, живую, динамичную и непредсказуемую энергию, воплощением которой становится электричество, электрическая искра, зажигающая пламя восстания «нового человечества»: «Все механизмы должны умереть! Новый человек приходит!»38 Согласно этой же логике, отвечающей парадигме раннего экспрессионизма, поэт выступает «против системы Тэйлора»39 – воплощения современного капиталистического мира, спровоцировавшего отчуждающими человека способами производства всеобщий кризис. Вполне в духе бергсонианства поэт также заявляет: «Европа <…> – сумасшедший дом рациональных духов, Европа – сумасшедший дом цивилизации и гиперинтеллектуальности. Ее кризис только один: кризис человечности»40. Однако, по словам Янеза Вречко, именно в период написания манифеста «Механикам!» у Косовела происходит его знаменитый «сдвиг влево», связанный с интересом к России, происходящим там революционным событиям и со знакомством с русским левым искусством, поэтому, по словам исследователя, «нового человека» Косовела нельзя связывать с экспрессионистским «новым человеком»: «“Механическому человеку с заменяющимися частями” Маринетти и экспрессионистскому новому человеку здесь противопоставлен “красный новый человек” с Востока»41. Действительно, в этот период Косовел уже поглощен идеями русского конструктивизма и активно работает над созданием собственного конструктивистского творчества, но, вопреки этому, манифест парадоксальным образом вбирает в себя противоположные дискурсы: экспрессионистский иррационализм и пацифистский гуманизм, коммунистический мятеж и ницшеанский витализм. Экспрессионизм на данной стадии представляется поэту необходимым, но пройденным этапом, – деструктивной фазой современного авангардного искусства, которое в 1920-е гг. обращается к созидательному, конструктивному процессу. Эта же позиция нашла отражение в статье «Перспективы современного искусства», где о двух стадиях искусства он утверждает следующее: первая «разрушает здание прошлого и только намечает новые пути», а вторая «из руин старого искусства создает новые жизненные формы»42. Экспрессионисты, по мнению поэта, видели мир однообразным, опредмеченным, деформированным, вместо того чтобы в его «вещности» увидеть со-творенность43, ввиду чего и заслужили суровую «расправу» со стороны словенского автора.

Вопреки собственной установке поэта многие произведения Косовела продолжают содержать экспрессионистские мотивы. К ключевым экспрессионистским мотивам в лирике