Шрифт:
Закладка:
Вот почему сильно развившаяся в последнее время в этой волости страсть выселяться на другие места, даже за Уральский хребет, на Обь (за Сибирский камень, по их выражению), причем значительное количество устьцылемцев в наймах у богатых ижемцев и пустозеров. Большая часть промыслов идет на вымен хлеба и других необходимых для домашнего обихода предметов, привозимых издавна устьсысольскими торговцами, а в последнее время сильно набившими руку в коммерческих операциях ижемскими крестьянами. Мелкий рогатый скот, по большей части комолый, давнишний предмет внимания устьцылемцев, дает, правда, сравнительно значительное количество сала и масла, но и эти продукты находят более выгодный сбыт только в руках наезжающих купцов и торгашей. Выставляют, правда, устьцылемцы всякому проезжему и захожему гостю не туземные лакомства: кедровые орехи, пшеничные баранки, известные у них под названием калачиков, вяземские пряники (во имя исконного обычая гостеприимства); пьют даже чай не с медом, а с сахаром, но и за этой щепетильной роскошью можно усмотреть внимательным взглядом самую неприглядную и вопиющую бедность, всю в лохмотьях и заплатах. Дома все до единого расшатало бурными ветрами со стороны моря и огромной Большеземельской тундры, всеми пургами, хивусами, замятелями, куревом и размыло проливными весенними и осенними дождями. Нет, по словам достоверных свидетелей и умных старожилов не из деревенского сословия, ни одного слобожанина, на которого можно было бы указать как на достаточного, не говоря — богатого. Повсюдная бедность, вопиющая бедность! Между тем нет ни одного селения, исключая толковой Ижмы, в котором была бы сильнее развита грамотность, как в Усть-Цыльме. Здесь, естественно, как и во всех других местах России, надо искать причину в расколе, сильно развитом по всей волости[70]. Как непреложный факт, за истинность которого можно ручаться, известно, что все архангельские раскольники грамотны. Такова и Усть-Цылемская волость. И вот почему становится понятным известное всем ученым исследователям отечественной старины богатство здесь старинных памятников письменности в актах, отдельных монографиях, старопечатных книгах, грамотах и других бумагах. Они свято хранятся здесь на тяблах, в чуланах и крепких сундуках за замком не как вещи, имеющие ценность, как нечто старое, пережившее много столетий, но как материал для поучения и чтения назидательного, усладительного, душеполезного. Пишущему эти строки удалось видеть свежие, недавние копии, целыми томами большого формата, со старопечатных книг и целые сборники книги, которые поразительны по той разносторонней пытливости и любознательности, с какими старались записывать печорские грамотеи все, что могло интересовать их и на сколько позволяли то делать небогатые относительно средства. Достоверно однако же и то, что здесь заводилось училище, но устьцылемцы не приняли его по той причине, что в нем обещали учить по новым, а не по старым книгам, и опять обратились к своим доморощенным грамотницам-бабам, по обыкновению, престарелым сиротам, вдовам или засидевшимся до поздней поры девкам.
Такова вся жизнь устьцылемца, не сложная по обыкновению, как и вообще жизнь всякого простого русского человека, по тем сведениям, которые насильно удалось мне собрать в не долгое пребывание в Усть-Цыльме.
Родится он в бане под присмотром и на глазах досужей приспешницы родильного дела бабки-повитушки; пять суток выдерживают его в банной духоте и теплоте, часто обмывая. Роженица тоже моется и тоже до истечения пяти суток выйти из бани не смеет. В избе, на шестые сутки, новорожденному дается имя ставленой девкой или стариком, по старопечатному требнику и при благословении дониконовским крестом. Дальше стараются всеми мерами уберечь дитя от недоброго взгляда и неладного оговора чужим человеком: в противном случае вспрыскивают его через уголь холодной водой до судорожного состояния во всем молодом, нежном теле. Потом целых полгода пеленают его усердно и крепко, чтобы не выросло дитя уродом, и не кажут ему сильного печного света, чтобы не косило оно потом во всю жизнь глазами. Годовалых кладут на закорки подростков, сестренки или братишки, и дают право выходить на улицу дышать свежим воздухом и развивать на неоглядных полянах, обступивших кругом селение, молодое зрение, которое во взрослом состоянии пригодится при стрелянии дичи и лесных зверьков прямо в мордочку. На вольном просторе и при неудерживаемой ничем свободе, ребенок развивается в куче соседних ребятишек-сверстников дальше во все время, до тех пор, когда он делается полным парнем-женихом. Смирен он от рождения — его бьют и делают подневольным мучеником всех детских капризов; боек он — ему первый скок в чехарду, ему переднее место во всех играх. Везде он — из главных зачинщиков, а потому чаще бит отцом своим, и чужими, и сельским начальством. С раннего возраста, лет с 3 или 4, он уже в лодке, на воде, с веслом в руке на детских шалостях, а вскоре и в серьезных работах, где требуется от него ответ нешуточный. Его посылают по ягоды за Печору и туда же стеречь и считать пасущуюся скотину. Он уже сидит на лошади, как большой, уже умеет при ветре справиться с парусом и не опружиться, за отсутствием отца на промыслы, помогает бабам дрова колоть, печь затоплять и во всех домашних работах — умелый человек и большое толковое подспорье. Вот он и на рыбных промыслах побывал, и в тундре ходил за оленями, и ими умеет править, и знает весь обиход при этом (хотя бы то было и не слишком трудное дело, по-видимому). Он уже большой подросток и в поседках на Святках, и в супрядках в Филипповом посту видит не простую ребячью забаву, а что-то побольше и посерьезнее, и потому не пропустит приглянувшуюся ему девку без щипков и щекоток. «Вот, — толкуют бабы, — еще полный жених заводится». Девки и его в счет кладут во всех затеях: будет ли то артельная прогулка за ягодами в дальний лес или посиделка с хухольниками (ряжеными), когда любят в избах гасить лучину и выгонять лишний
