На руках злаченые перстни;

Что мои руки загрязнятся,

Перстенечки поломаются.

Я пойду млада во торг торговать,

По обычаю, товару купить:

Я за камушек три денежки дала,

За цепочку целый алтын —

Навяжу стару на ворот,

Я спущу стара на воду,

Я сама войду на гору.

Посмотрю на стара старика

Каково старый плавает:

Се рука, се нога вверху,

Се буйна голова ко дну.

Да как взмолится старый муж:

«Уж ты душка, женушка моя!

Перейми старика из воды,

Уж я рад на тебя работать:

По три утра сырой ржи молоть,

По три утра не завтракати,

По четыре не обедывати,

Уж я рад годовалые житники есть,

Трое денную кашу хлебать».

В четвертой песне, между прочим, девушка, заявившая молодцу о том, что она его любит, на вопрос его: «Искренно ли?» — отвечает:

Я по совести скажу:

одного тебя люблю,

Я по правде-то скажу:

семерых с тобой люблю.

Все остальные песни, собранные в Усть-Цыльме и распеваемые обыкновенно девушками на вечеринках, не свидетельствуют о примерной чистоте нравов: шесть из них, более типичных, решительно не годятся для печати.

Когда Марья Савельевна толковала при князе о нравах, про пояса отказалась рассказывать.

— Да ведь про бабьи-то пояса сам князь лучше меня знает, — круто оборвала свою речь рассказчица и подмигнула.

Евсевий Осипович на это замечание благодушно усмехнулся, расхаживая по комнате и отмахиваясь руками. Весь секрет этого южного человека, не замороженного севером, оказался в яве налицо. Старуха не щадила его, хотя он продолжал шутливо прицыкивать на нее и поднимал палец молчания.

— Да ведь некрасивы, неопрятны, малы ростом, говорят нехорошо ваши девицы, — заметил я, чтобы выручить князя. — Редко попадается порядочное лицо и бойкая разговорщица.

— Красавиц ищут там, в Поморье, ваше благородие, или как вас звать, — отвечала она. — Наши молоденькие бабенки, да и незамужние девочки не крепко пояса-то завязывают. Надо об этом доподлинно спрашивать у ижемцев: они нашу сестру очень испортили. — Ну, а денежки у них водятся. Кому при этом удержаться? Вера нашим не претит и даже одобряет — в этом надо сознаться по-божески.

От болезней здесь умирают мало. Большей частью пристигает смерть на промыслах: в селении попадается очень много стариков, из которых многие сказывали, что им уже за седьмой, а иные, что и за восьмой десяток лет перевалило. Вообще печорские долголетия замечательны. В деревне Куе в устьях Печоры известны были старики Корепановы (муж и жена), пробывшие в сожительстве 70 лет, а у старухи в то же время жива еще была мать, пешком навещавшая дочь из деревни Никитц. При этом они высоки ростом и 70-летние старики еще продолжают промышлять на Новой Земле. Заплативши известную, постановленную взаимными договорами дань кому следует, устьцылемцы хоронят своих покойников ночью. Воют по их душенькам также невыносимо-раздражительным напевом и также поминают его кутьей в 3-й, 20-й, сороковой день, через год и так дальше, ежегодно в день смерти и в родительскую — Дмитриеву — субботу, чтобы успокоилась его душенька, если только не кривил он ею при жизни в торгах с самоедами. Эти по страсти к вину пьяными готовы продать за кубок (полштоф) водки целого оленя, пожалуй, черно-бурую лисицу и даже весь свой годовой промысел, если у покупщика не дрожит рука и если кулак его здоровее кулака продавца-самоеда.

В последнее время сильно распространилась между устьцылемцами болезнь сифилитическая[72], перешедшая от самоедов, где почти все поголовно от колыбели заражены ею. Средств к лечению нет никаких, и потому она в тех местах всегда почти смертельна. О таком грустном факте я попечалился старику, навещавшему меня ежедневно и пившему со мною чай, но из своей чашки.

— Что же делать? — отвечал он. — Божье, знать, на то попущение за грехи восьмой тысячи.

— А по мне, ты там как хочешь и что ни толкуй, старик, а тут виною раскол ваш...

— Ты что же это: может думаешь, что мы свальному греху причастны?

— Ну уж это без всякого сомнения: к вам вон из Ижмы, что в свой дом, наезжают тамошние богачи.

— Ты мне об этом не сказывай, про ижемчей ты мне не сказывай! Это наши супостаты, супротивники: мы с ними из старины во вражде, и дирались, крепко-накрепко дирались прежде, до смертного побития дирались. Теперь вот только нешто поулаживаемся промеж себя-то, миримся кое-как. Да и то нет: ижемцы назло славу эту на наше пускают такую и соблазняют...

— Да ведь против этого, старик, есть пословицы хорошие, чай, сам знаешь?

— Ты это дело говоришь! Правда же твоя, как перед Богом. Ты постой-ко, постой ты! Я вот тебе...

Старик, сделавши многозначительное и важное выражение на лице, наклонился к самому моему уху и прошептал следующее:

— Поезжай, слышь-ты, в Пустозерский Городок; там лучше. Там по Боге... Народ целомудренный. Там нет этого, что вон и в Ижме. И в Ижме этого нет! Одна только волостка-то наша и задалась такой праховой, будь ей пусто!..

Пустозерск давно манил меня в свою глушь и даль близким положением к океану и как городок, сохраняющий в обычаях много старины честной и неиспорченной, и населенный добрым народом, сколько мог я судить по общим слухам. Наконец, любопытен он как самое первое заселение новгородцев в Двинской земле, сколько можно верить в этом народным преданиям и некоторым намекам, разбросанным в исторических документах.

27 декабря 1856 года я был уже там.

ПУСТОЗЕРСК

Первые впечатления пути. — Городок летом. — Пустое озеро. — Предания об исторических ссыльных: Аввакуме, А. С. Матвееве, В. В. Голицыне, князе Щербатове. — Отводная квартира. — Дома пустозеров. — Непогоды. — Рассказы о Новой Земле. — Китоловный промысел. — Котляна. — Правила ее. — Лов омулей. — Занятия жителей. — Самоеды.

К Городку (так Пустозерск до сих еще известен между ближними и дальними соседями, другого ему имени нет) подъезжал я ровно в полдень. Солнце, не выходившее еще в тот месяц (декабрь) на горизонт, давало, впрочем, от дальней зари настолько свету, при