Очевидно, что этот Свидетель Иеговы, севший на самолет, чтобы отправиться к месту Армагеддона, считает меня испорченным католиком. Очевидно, что я, севший в самолет, чтобы отправиться в Иерусалим, и заглянувший в Мегиддо лишь из желания быть во всем скрупулезным, вижу в нем фантазера, пораженного девиантной формой христианства, – иными словами, сектанта.

Чей взгляд острее?

Секта – это всегда религия других.

* * *

Перечитывая наутро свои записи, я замечаю странную ошибку.

Давая портрет Гилы, я отметил своеобразный цвет ее глаз: светлые, серые с серебром и лазурью. Но сейчас, когда она сидит на соседнем кресле, я четко вижу, что они у нее карие. Как можно до такой степени ошибиться?

Я тогда описал, какое она производит впечатление. Глаза и взгляд – это не одно и то же. Глаза – материя, взгляд – свет. Глаза – часть тела, взгляд – часть души.

У Гилы карие глаза и синий взгляд.

* * *

Утром мы покидаем Назарет. Двор с ярко-красными геранями заставлен чемоданами. И вот я уже смотрю на монастырь с ностальгической грустью, уже сожалею, что больше не услышу болтовни резвых монахинь, чьи улыбки наполняли меня теплом. Вчера некоторые из них, француженки и итальянки, признались мне, что залпом проглотили мою книгу «Оскар и Розовая Дама»; сообщая это, они заикались и краснели. Я спросил у них о причине такого смущения. Оказывается, им запрещено читать современные романы, в их библиотеке нет ни одного; но они читают вслух для слабовидящих и записывают чтение на пленку… Вот так они и познакомились с моим маленьким Оскаром.

Автобус медленно приближается к Вифлеему.

Одно лишь это название возвращает меня в детство. Оно казалось мне таким красивым, что я пропевал его, говорил речитативом, произносил при каждом удобном случае, к месту и не к месту. Вифлеем звучит так не по-французски, с этим «эф», за которым следует «эль», двойным «е», конечным «эм». «Иисус родился в Вифлееме». Я сообщал об этом каждому встречному просто ради удовольствия вновь проговорить эти согласные, а еще я обожал вифлеемские ясли, которые каждое Рождество мы ставили под елку. Я восхищался декорациями из папье-маше и младенцем на соломенной подстилке, розовым и сияющим, будто он и сам звезда. Его нагота говорила о полнейшем безразличии к холоду и подтверждала божественное происхождение, между тем как Мария, Иосиф, пастухи, волхвы – все они были одеты в тяжелые теплые плащи. Обнаженные, подобно Ему, вол и ослик с огромными мечтательными глазами охраняли младенца, а не дивились ему; мне казалось, они, невозмутимые и безмятежные, так близки к Иисусу и обладают куда большей мудростью, чем суетливые двуногие. Сам о том не ведая, я смотрел на ясли таким же наполненным любовью взглядом, как Франциск Ассизский. Я не знал, что в древней Галилее дома часто примыкали вплотную к скале, так что в самой постройке жили люди, а грот служил хлевом.

Мы доезжаем до Базилики Рождества Христова.

И опять-таки нельзя наверняка сказать, что это место Рождества Христа. О рождении Иисуса говорят два евангелиста, Матфей и Лука. А Марк и Иоанн рассказывают только о взрослом Иисусе. «А вы за кого почитаете Меня?»[29] Лука желает донести до своих читателей, что божественное коренится в истории, причем в истории конкретного человеческого сообщества, Иудеи императора Августа, сообщества самого обычного, бедного – «и положила его в ясли, потому что не было им места в гостинице», – и очень хочет доказать, что пророчество Михея о городе Давида сбудется: «И ты, Вифлеем <…>, из тебя произойдет тот, который должен быть владыкою в Израиле». Возможно, выбор именно этого места обусловлен теологическими причинами, а не фактами. Историки сомневаются, что Мария родила младенца именно в Вифлееме, они скорее склоняются к Назарету, Капернауму или Коразиму.

Базилика Рождества Христова была заложена в IV веке императрицей Еленой по указанию ее сына, императора Константина Великого. С тех пор многократно перестраивалась, обновлялась, расширялась, реставрировалась, и сейчас это одна из самых старых церквей в мире.

В нее входят через крошечную дверь, похожую скорее на брешь в каменной стене, и входящий должен низко склониться, как будто проникает в пещеру. Мне очень нравятся эти «врата смирения», примитивные, ничем не украшенные, заставляющие верующего принизиться, сделаться ростом с ребенка. Внимательно осматривая фасад, я замечаю на нем следы величественного портика, готической угловой арки, которую впоследствии заделали; крестоносцы XII века уменьшили ее размеры, то ли для того, чтобы создать оптическую иллюзию, то ли ради безопасности.

Зато неф оказывается гигантским, тем более что, согласно православной традиции, мебель отсутствует. Я прохаживаюсь среди колонн, разглядывая надписи, вот уже столько веков свидетельствующие о нелепой потребности людей оставить свой след, останавливаюсь перед изображениями святых на фресках, которые, вполне вероятно, являются изображениями спонсоров, изучаю фрагменты напольных мозаик времен Константина, в которых там и тут зияют прорехи и заплаты.

Перед алтарем широкий иконостас, ведь этой частью базилики владеет греческая церковь. Запрокинув голову, я застываю от умиления: с потолка свисает множество шаров – рубиново-алые, пылающе-золотые, а еще разнообразные люстры с подвесками, – в общем, какая-то пестрая сверкающая мишура, где хрусталь соединяется с акрилом, драгоценное с дешевкой, золотое напыление с ведьминским порошком. Больше всего меня трогают эти вечные латунные лампы, где, если верить Книге Исхода, используется оливковое масло, то самое, из которого делается «миро для священного помазания». Эти лампы, хотя и питаются сегодня электричеством, словно навеки соединяют иудеев и христиан, висят в синагогах и в церквях, знаменуя присутствие Бога там и Иисуса здесь.

Наша группа приближается к пещере Рождества, что находится под базиликой. Какой-то монах преграждает путь. Сейчас в пещере идет служба на итальянском языке.

Мы ждем, сидя на ступеньках, ведущих в пещеру.

Начинается месса на английском.

Ожидание затягивается, прибывают другие группы паломников. Вновь прибывшие стоят, нас уже несколько сотен.

Мы ждем.

Проходит время. Базилика полна, воздуха не хватает. Я делаю записи в блокноте, правлю предыдущие тексты, редактирую свои заметки. Когда я отвлекаюсь, вижу на лицах окружающих скуку. Не будь у меня блокнота, я бы уже разозлился. Как? Неужели мы люди второго сорта, просто стадо, вынужденное томиться в ожидании? Ни священники, ни монахи не дают никакой информации, ничего не объясняют, даже не смотрят на нас. Это место принадлежит всем, здесь не должно быть никаких привилегий никому. То, что в пещере проходит богослужение для пяти человек, просто возмутительно, это антихристиански,