светлого камня, за ним высятся фрагменты колонн, обрамляющие вход в знаменитый грот. Если добавить к описанию потолок, который открывается звездой в центре верхней церкви, ансамбль в целом напоминает театральную декорацию, и меня это смущает. Примостившись на краешке ступеньки, я наблюдаю за мессой. Мне не очень хочется воспевать Благовещение, зато хочется чествовать Воплощение, это главное и высшее таинство.

Как и вчера, я чувствую, как музыкальная фразировка итальянского языка освежает литургию, оживляет Евангелия, вдыхает жизнь в молитвы. Он дарует свежее дуновение «первого раза» тому, что льется в мои уши, он смахивает многовековую пыль французского языка. Но дело не только в итальянском, а в переносе на другой язык, что позволяет мне услышать то, что я уже перестал слышать. Перевод все омывает. Я не выявляю нового смысла, я заново выявляю смысл. Вот почему мне кажется очень полезным постоянно делать новые и новые переводы Библии, в частности Евангелий. Из-за того, что стихи повторяются, проговариваются, пережевываются, они становятся плоскими, сухими, избитыми, банальными, то есть невнятными и бессмысленными, и больше никому ничего не говорят.

Пронзительный голос разрывает тишину церкви, этот голос скрежещет, а не вибрирует. Такой мощный и такой непохожий на другие, он устремляется ввысь и резко выделяется при песнопении, в котором слова солиста повторяются хором. Из-за эффекта отражения мне не сразу удается определить источник звука, – оказывается, это поет чернокожая монахиня лет двадцати с выраженными округлостями. Звук так резонирует в ее носу, что, когда она вступает, раздается пронзительный, режущий слух трубный зов; голос прет напролом, не зная препятствий, скрежещет, будто по стеклу проводят ногтем. Меня поражает, что никто ее не удерживает, не просит вести себя поскромнее. Как досадно! Этот неприятный тембр мешает сосредоточиться. Внимание рассеивается, еще немного – и я отвлекусь окончательно и буду просто мучиться от этих звуков. Неужели придется уйти из-за нее? Наша группа ждет меня на завтрак.

Но я почему-то остаюсь, эта громогласная юная особа не дает мне покоя.

Я остаюсь, потому что она меня тревожит. Сама, возможно, не осознавая силы своей глотки, она страстно отдается каждому слову. Никогда еще мне не приходилось слышать такого мощного «Аминь». Никаких преград. Какое воодушевление. Мне сразу вспоминается, что древнееврейское «Аминь» означает: «То, что произнесено, – истинно». Ее молитва Марии идет из самого нутра, из чрева, из вагины, ясно проступает вся ее женская сущность, вплоть до души. Она всего лишь страсть. Она сама страсть.

И она перестает меня раздражать. Я ею восхищаюсь, я ее обожаю. Благодаря ей я понимаю: все, что надлежит облечь плотью и чувствами, следует выражать не словами, но всем телом.

Я смотрю на часы. Пора! Мои спутники-паломники будут беспокоиться.

Я ухожу…

Покидая Базилику Благовещения, я думаю о том, что, вопреки своим прежним представлениям, я все же встретил ангела – это чернокожая женщина; возможно, ангела зовут Габриэлла, и у него самый невероятный, самый удивительный, самый звучный и самый безобразный голос, какой только мне доводилось слышать.

Я присоединяюсь к своим спутникам как раз в тот момент, когда автобус отправляется.

Мы едем к горе Фавор.

Сидя впереди, рядом с водителем, Гила излагает нам программу сегодняшнего дня.

Мне сразу, с первой встречи, понравилась Гила, наш израильский гид, я это понял еще позавчера. Эта женщина просто лучится. Ювелир позавидовал бы серо-голубой радужке ее глаз: бриллиантовый блеск и бирюза в платиновой оправе, и все озарено насыщенным светом, светом щедрой, доброй и нежной души. И еще роскошь ее волос: посеребренных, густых, длинных, непокорных; она все пытается их причесать, пригладить, укротить, заправить под резинку или прихватить заколкой, а они сопротивляются и обрамляют ее лицо дикой горделивой гривой. Гила безукоризненно говорит на иврите, арабском и французском, причем последний кажется чуть глуховатым как раз из-за того, что ей часто приходится говорить на двух предыдущих. У нее есть довольно известные родственники в Париже, их семья марокканского происхождения, отец перебрался в Израиль в пятидесятые годы, вскоре после основания государства.

Как и многие люди, она очень любит сочинять истории – про себя, про своих родителей и даже про предков. Истории порой веселые, зачастую не очень, но им недостает цельности. Из всего этого изобилия ей надо бы что-то выбрать, как это приходится делать большинству людей, упростить себя и стать кем-то одним, но она не желает. Она одновременно израильтянка и марокканка, еврейка с арабской чувственностью, атеистка, проникнутая христианством. Благодаря археологическому образованию она сохраняет некоторую дистанцию по отношению и к прошлому, и к настоящему: она чувствует себя в своей тарелке в Иудее Давида, в Иудее Иисуса, римлян, византийцев, османов, современных евреев. Что вовсе не облегчает ее восприятия палестино-израильской действительности, этой трагедии, столкнувшей в конфликте два законных присутствия на одной территории, – к этому я еще вернусь.

Едва увидев Гилу, я интуитивно почувствовал, что она станет мне близким человеком. С первого взгляда бывает не только любовь, но и дружба. Остается лишь проверить, взаимно ли это…

Мы подъезжаем к горе Фавор, и я открываю свою Библию.

Фавор принадлежит то земле, то небесам, в Ветхом Завете она – место политики, в Новом – теологии. Согласно Торе, до нашей эры здесь произошло множество сражений между евреями и хананеями, они завершились победой евреев, которые и стали править. Согласно христианской традиции, это место Преображения Господня: на вершине Фавора Сын Божий поднялся к небесному своду в сопровождении Моисея и Илии, оставив у подножия трех апостолов – Петра, Иакова и Иоанна. Подпрыгивая на колдобинах дороги, ведущей на Фавор, я размышляю о духе места, о его символичности: у евреев это горизонталь, а у христиан – вертикаль.

По мере того как мы приближаемся, я подтруниваю над особенностями библейского туризма. В Евангелиях Фавор не упоминается, поскольку «гора высокая», на которой произошло Преображение, евангелистами не названа. Ряд современных богословов считают, что горой Преображения является Хермон, что на границе Сирии и Ливана. В обоих случаях рельеф поражает взор: Фавор вырастает среди абсолютно плоской местности и благодаря своей обособленности кажется выше прочих гор Галилеи, хотя ее высота всего 588 метров, а снежный купол горы Хермон (2814 метров над уровнем моря) впечатляет всех, кто смотрит на нее из долин.

Мне кажется, в пользу горы Хермон аргументов больше. Она точно соответствует представлению о том, как шли ученики, согласно Евангелиям: необходимо было подниматься с мешком за спиной, делая остановки, позаботившись об укрытии («сделаем три кущи»), между тем как Фавор – невысокая гора с пасущимися на склонах коровами, и к тому же