Петр отсек рабу архиерееву правое ухо. Имя рабу Малх (Ин. 18, 10).

Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Иисусом из Гефсиманского сада, где он был предан и воины схватили его. Но он, оставя покрывало, нагой убежал от них (Мк. 14, 51–52).

В Гефсиманском саду Иисус отошел от учеников (Петра, Иакова, Иоанна) на вержение камня (Лк. 22, 41).

Воины заставили проходящего некоего Киренеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с ним, нести крест Его (Мк. 15, 21).

И пронеслось слово сие [придуманное первосвященниками о похищении учениками тела Иисусова – М.П.] между Иудеями до сего дня (Мф. 25, 15).

Заключение Евангелия Иоаннова о посещении гроба с Петром так живо, что обличает очевидца.

Все действия Петра отличаются у всех четверых Евангелистов такою своеобразностью, особенностью, ему исключительно принадлежащею, что вы его как будто видите пред собою, слышите, сочувствуете. Это живой человек. Можно ли четырем живописцам выдумать порознь портрет, который бы оказался у всех столь тождественным? Можно ли принять его мифом?

Искусственности, преднамеренности, неприметно решительно никакой для самого строгого критического глаза – таковы наружные относительные доказательства подлинности, независимо от высших, предлагаемых богословием.

Но разные ли это свидетели; не должно ли приписать все исчисленные источники одному неизвестному подложному сочинителю?

Нет, все эти писания очевидно имеют разных писателей. При всей простоте своей и безыскусственности различные характеры Евангелистов очевидны с первого взгляда: Иоанн отличается от всех духовностью содержания, выбором вопросов нравственных, высших, духовных; Марк проще всех. В Луке приметно желание изложить событие обстоятельно; Матфей спокойный ровный повествователь.

Нет никакой возможности такую массу свидетельств счесть позднейшим сочинением с предвзятыми мыслями, с умыслами.

Подложного писателя вообразить даже нельзя: как не проговорился бы он ни в одном слове, не оставил нигде своих пальцев, и написав удивительное сочинение, возымевшее решительное влияние на судьбу всего человеческого рода, скрылся куда-то из истории и литературы так, что и след его простыл!

Когда можно было учинить такой подлог, и как схоронить все концы, так что ни в чем нельзя уличить сочинителя, не смотря на старания всех врагов, начиная с древних книжников и фарисеев до новых псевдопозитивистов и нигилистов с дьяволом во главе.

Как же и кому сговориться и сочинить такие четыре книги, с присоединением двадцати посланий, которые чем более изучаются и выразумеваются, тем крепче утверждаются, а не колеблются, не опровергаются.

Свидетели – писатели различные, а нет в них ни одной черты, которые дали б справедливый повод осудить что – скажу более – усомниться, вывести заключение противоречащее, двусмысленное, что касается до сущности учения. Можно ли так выдумать, сочинить?

Обратим внимание на эти кажущиеся разноречия относительно некоторых частностей: они подтверждают различность и вместе характеричность писателей.

Не скажите ли еще, что разноречия придуманы также для возбуждения большей доверенности? Слишком много тонкости должно б было приписать для того времени кому бы то ни было!

Если это разные сочинения, то и подлинные, верные, так как все они представляют одни и те же показания.

Теперь обратимся к главному содержанию Евангелия, учению Христову: здесь найдем еще сильнейшие доказательства исторической подлинности Евангелия, и вместе Божественного его происхождения.

В Евангелии заключается, по единогласному мнению верующих, поклонников и противников, высоконравственное, премудрое, ни с каким другим несравненное, учение. Кому принадлежит оно?

Противники говорят: человеку, именовавшему себя Иисусом Христом.

Ему одному?

Если так, то где же этот человек, сын плотника, по свидетельству соотечественников, мог почерпнуть такую премудрость?

Он принадлежал, толкуют они, к Еврейскому народу, и мог почерпнуть ее в глубоком изучении книг Ветхого Завета.

Ну да ведь Его учение, Новый Завет, представляет противоположность Ветхому Завету[46]. Евреи, исповедующие до сих пор с неохлаждаемым жаром закон Моисеев, чуждаются и ненавидят Его, как лютейшего своего врага и противника.

Иисус Христос, говорят другие, был произведением своего времени, особой школы, которая его подготовила и отпустила на делание.

Но где же эта школа? как она умела скрыть свои следы до Него, при Нем, и после Него? Да и для чего?

Все школы испокон века старались выставляться наружу, искали последователей явно, и гонялись за славою: с чего же предполагать какую-то небывалую и беспримерную школу, которая принесла в жертву все свое самолюбие сочиненному ею мифологическому лицу?

Со всеми современными школами Иисус Христос спорил и опровергал их.

Еще есть мнение: Иисус Христос почерпнул свою премудрость в Египте.

Но там следов нет Его учения, ни прежде, ни после; да и нет никакого повода заключать о долговременном Его там пребывании. Египетская мудрость, сколько судить о ней можем, по отношению ее к Моисею, состояла в познании некоторых тайн природы.

Его ученики – новые лица, очевидно новорожденные, происходили умственно и нравственно от Него: притом они как бы очнулись, вразумились, прозрели после Него, а при Его жизни не понимали Его[47], и думали, поступали даже часто, противоположно Его учению, следовательно, все писанное ими принадлежит не им, а Ему.

Евангелие сочинено после по состоявшимся понятиям, то есть имеет происхождение легендарное, мифическое.

Да кому же могло придти в голову умыслить такое дело? Другому Иисусу, не тому, который делал дело, а иному, который выдумал это дело, скрыл свое имя, и не оставил никаких следов по себе нигде, даже у противников его нового учения?

Нет никакой возможности сделать такое нелепое предположение: один выдумал учение, сочинил книжку о небывалых событиях, пред глазами современников, а тысячи ему поверили и пошли умирать за него в мучениях, убеждать другие тысячи идти на ту же смерть с весельем! Есть ли здесь какое вероятие?

Жизнь Иисуса Христа – вы не верите ей? Да сочинить то ее когда и кто мог – и относительно слов и относительно дел? Сочинение, то есть выдумка такая, разве не была бы делом необыкновенным, сверхъестественным, невероятным?

Какое же учение? Где его образцы, примеры, подобия, подражания? Прошло две тысячи лет почти после него, и вне его нет ничего, как и прежде не было, ничего равного, подобного, ни в жизни, ни в учениях.

Переход от язычества к христианству без Откровения не только понять, но и вообразить нельзя: нельзя представить никакого Римлянина, уразумевающего, не только измышляющего своими средствами какую-нибудь евангельскую истину. Надо было человеку окреститься и освятиться, чтоб понять ее. Произошло, следовательно, что-то, почему человек переродился, и из какого-нибудь Катона, даже Утического[48], произошел Алексей, Божий человек[49].

Действия апостольские

Теперь обратимся