Такому благородному, высокому, могущественному творению должна быть предназначена какая-нибудь великая цель.

Цели мы не понимаем сами, понимать не можем, но это не дает нам права отвергать ее, принимать ее мы должны.

Должна быть цель! какая же?

Надо искать ее человеку; вот в чем и должна состоять его главная работа!

Если есть другая жизнь, то эта должна быть, видно, приготовительным классом, служить для нас школой, по окончании курса в которой нам предстоит по экзамену переселение в другой мир.

Мы должны, ответ естественный и единственный, стараться о том, чтобы жить как можно лучше.

Более ничего придумать нельзя.

Что же нам делать?

Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе службе, едино же есть на потребу, сказал тот же Учитель, которого мудрее на земле не было никого.

Как же можем мы жить лучше?

Этому должна научать нас наша совесть.

Но опыт однако ж показывает, что улучшаться сами собою мы едва ли можем.

Мы должны по крайней мере, желать искренно улучшения, стараться по мере сил об исполнении этого желания и молиться!

Род человеческий совершенствуется, говорят, в течение времени (хоть это в некотором смысле и неправда); следовательно, все поколения работают для одного, последнего, счастливого, которому предоставлено пожать плоды всех прежних трудов. Положим так, но все-таки это не значит, чтобы всякий человек не мог в свое время вырабатывать себя, усовершенствоваться относительно, насколько ему назначено, то есть на данные ему пять талантов, например, приобретать другие пять талантов: не одни только последние могут быть и сделаться совершенными. Усовершаемость всякому человеку предлежит в его времени, а не в общем[42].

Развиваясь больше и больше вместе с умом, сердцем и волею, поднимаясь выше и выше, природа человеческая достигала возможной высоты в лице непорочной Девы Марии, которая чистотою своею и святостью была честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим. Дух Святый снизшел на Нее, и сила Вышняго осенила Ее, и Она удостоилась родить Сына Божия, который был вместе и сыном человеческим, – свет миру и идеал.

Се раба Господня! Буди мне по глаголу твоему, отвечала она благовестителю, предаваясь безусловно в волю Божию.

Вот этих слов ожидал древний мир, в исполнение обетования, данного праматери Еве, что семя жены сотрет главу змия.

Не требуется ли и от всякого человека, скажем здесь, кстати, в исполнение какого-то непостижимого закона, нечто подобное, – Рождество Христово в его душе? Но мы требования этого не только исполнить, но и уразуметь бываем большею частью все-таки не в состоянии, или знать не хотим, разве малая часть избранных, как будто искони предназначенных, их же имена написана суть на небесех.

Отчего же так? Опять непостижимость, подобная прочим, опять убеждение, что человек может только стараться о своем улучшении молиться со страхом и трепетом, и предаваться в волю Божию.

Душа бессмертна, следовательно, наша смерть – это только перемена одежды. Умирая, мы только снимаем платье.

А какое же надеваем? В каком виде жизнь продолжается?

Какую форму примет душа человеческая, оставив свою земную оболочку?

Какое место займет во вселенной?

В какое отношение станет к ней, к Богу?

Если всякие даже искусственные человеческие учреждения, как будто случайные н временные, имеют, пред глазами нашими, какую-то кристаллизацию, что при некоторых случаях подмечено удачно Боклем, то почему же не предположить, или не допустить, такую же духовную кристаллизацию и из всех наших действий, мыслей и чувствований для будущей жизни?

Что-то подобное читал я, помнится, у Юстина Кернера, в его Die Seherin von Prevorst.

Из этого бесчисленного множества впечатлений, ощущений, воспоминаний, мечтаний – легко заключить, что может быть золото и без лигатуры, воздух без азота, как мед без ложки дегтю, вместо здешней кадки дегтю с ложкою меда.

В дому Отца моего обители многи суть, сказал Божественный основатель Христианской религии.

Не видел того глаз, не слыхало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его! (2 Кор. 1, 9)

Помяни нас, Господи, егда приидеши во царствии Твоем, воскликнем с разбойником, распятым на кресте, все мы, не смея считать себя лучшими.

Познать себя, связь свою со всем окружавшим, обозреть пройденный путь со всеми его извилинами, разобрать все явления понять сделанное добро и зло с их последствиями, истину своих отношений к ближним, свои вины и заслуги – увидеть ясно, что представлялось во мраке и возбуждало сомнения, – какое наслаждение для мыслящего существа!

Будет ли оно? Не может, кажется, не быть.

Но как – ум недоумевает.

Мудрено вообразить, понять будущую жизнь, но разве легче понять, как из гадкой гусеницы нарождается прелестная бабочка, как из одной капли образуется яйцо, а из яйца вылупляется цыпленок, как из другой капли происходит человек с его гениальными способностями?

Пройдем все летописи, обозрим все государства, исследуем все памятники, изучим все произведения искусства, обозрим настоящую жизнь, призовем на помощь воображение – найдется ли что-нибудь выше, чище, совершеннее учения Христова? Найдется ли что-нибудь благороднее, любовнее, святее Его образа действий, даже до самой смерти крестной?

Был ли, приближался ли кто в течении веков, хоть сколько-нибудь, к этому идеалу, даже мысленно? (17)

Любите враги ваша, творите добро ненавидящим вас.

Блажени плачущии, яко утешатся.

Блажени алчущии правды, яко тии насытятся.

Простить ли мне брата моего семь раз, спрашивает Его ученик. Не семь раз, а седмерицею семь, отвечает Он.

Кто не за собой греха, первый брось камень в виноватую.

Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя.

Есть ли что-нибудь в природе, в области духа, подобное, близкое к этому небесному голосу любви?

На все эти вопросы ответ один: нет, нет и нет!

Это явление единственное в истории человеческого рода, ни с каким несравнимое, особенное, чудесное. Ни прежде, ни после, нигде, никогда, ни наяву, ни во сне, не видано, не слыхано, не думано, не воображено ничего подобного.

И всю Свою жизнь Иисус Христос был Себе верен, как свидетельствуют памятники (мы говорим теперь только в историко-критическом смысле), ни одною чертою не показал ни в чем противоречия, не обмолвился ни разу ни единым словом, не провинился ни разу ни одним делом, в продолжении всей Своей жизни, не смотря на все искушения, козни, сети, подсматривания и подслушивания, желания врагов и ненавистников поймать и уличить, – кровию наконец запечатлел Свое учение, и, распятый на кресте, воскликнул: Отче,