— Отведи меня к властелину.

— Боюсь, разгневается он… — нахмурилась Рия.

— На меня, не на тебя же. А откажешь, я сама пойду!

Глава 11

Этаро

Над кружкой поднимался пар. Я почти не чувствовал горечь кудина. Он мне, что вода…

Почти ничто не задевало меня, не доставляло радость, не давало мне вкус… Будто сила моя давно иссушила моё собственное сердце. Если и вовсе было оно у меня.

Сдержался едва, чтобы не приложить к груди ладонь. Пусть та и была в перчатке. Пусть и знаю, что самого себя мне не превратить в пепел, а будто остался страх, когда думаю про своё сердце, что действительно заставлю его замереть.

А хотелось бы проверить, всё ли ещё бьётся оно в груди… В клети из рёбер, в багряно-алой тьме.

Пар поднимался над тяжёлой чёрной кружкой, в которой тонул солнечный свет.

Мне лучи те казались уже не золотыми, а серыми. Так бывает порой, если долго смотреть на всепоглощающий свет — краски меркнут.

Или так происходит лишь со мной?

Зал так просторен… Колонны его белы, будто высушенная на солнце кость, пол — точно приглушённый, лишённый блеска янтарь, окна — вся стена, сверху расписаны разноцветными узорами, из-за чего на мне то и дело отражался витражный рисунок.

Он словно отпечатался и на самом воздухе. И я отчего-то никак не мог заставить себя подняться с высокого, тяжёлого кожаного кресла-трона и уйти по делам.

Дрёма подступала ко мне, хотя кудин был так крепок… Мысли затягивали в свой водоворот. Руки чесались от желания покрепче сдать рукоять меча и в одно мгновение закончить с мелариями войну.

Но нельзя. Нужно всё сделать правильно и осторожно. К тому же люди уже почти поверили, что я не монстр. А власть лучше держится не на страхе (точнее, не только на одном страхе), а на любви…

Но вот мысли эти разлетелись, как стая воронья, напоследок оглушая своим гомоном.

Не слышал, странно, чтобы кто-то предупредил меня о визите моей невесты. Мы должны были увидеться с ней на ужине, когда, как думал я, она успеет смириться со своей участью, да и чувствовать себя будет лучше.

Но двери распахнулись и Хель бесстрашно вошла в зал, оставляя на пороге свою служанку. И растерянных, ожидающих моего гнева стражников. Видно те не посмели остановить её, а она не дала им шанса оповестить меня.

Что ж, забавно.

Подол её платья распускался при каждом её шаге, кристаллы, пропуская сквозь себя свет, обрамляли Хель в ворох бликов и искр. Волосы её, локонами спадающие с плеч, казались медными. В серых глазах вместо страха горел гнев.

Краски… они вернулись.

Я огляделся, будто очнувшись ото сна, видно выглядя слишком удивлённым, чтобы не ввести мою невесту в замешательство и не сбить её с мысли.

Потому что она замерла напротив меня, не решившись шагнуть на ступень, ведущую к трону. Так и оставаясь там, где я смотреть смогу на неё лишь сверху вниз.

Девочка…

А всё же, правда, какое она ещё дитя…

— Мои уши! — прозвенел её голос, разлетаясь по залу мелодичным эхом.

И я, не ожидая, что первым услышу такие слова, рассмеялся.

Двери в зал тут же захлопнулись, заставляя Хель подпрыгнуть от неожиданности.

Бедняжка тут же завертелась на месте, убеждаясь, что осталась здесь наедине со мной. Служанка её, верно опасаясь, что заберу её сердце и зачарую смехом, удрала отсюда, притаилась с той стороны двери.

Не осуждаю.

Ведь доля правды в слухах обо мне действительно есть…

— Что? — прерывая смех, спросил я, постукивая по подлокотнику кресла украшенными перстнями пальцами.

— Мои уши, — как-то по детски упрямо нахмурившись, повторила Хель, — не смей их трогать!

— Я и не собирался, — пожал плечами.

— Пусть никто, — исправилась она, — никто не трогает их! — на глазах у неё блеснули злые слёзы.

Так мило…

— Тебе нечего бояться, — попытался успокоить её.

— Не смей!

Надо же, теперь вздрогнул я.

А сердце моё забилось жгуче и горячо (доказывая, что всё-таки ещё живо…), когда Хель, метнувшись ко мне, вцепилась в мои плечи своими тонкими, дрожащими от напряжения пальчиками. И пристально вгляделась мне в глаза.

Она так близко, что я ощущал её порывистое дыхание на своём лице. Видел себя в широко-распахнутых серых глазах, и изображение моё дробилось от её слёз.

— Не стереть тебе мой народ, — проговорила она, не разжимая своей хватки, — и не стереть меня, убрав отличия между мной и людьми. Или так меларий боишься, что ту, которую заставить вздумал стать твоей женой, хочешь на части изрезать, лишь бы облик её истинный забыть? Или молвы людей опасаешься, не уверенный в своей власти над ними?

Я усмехнулся.

Боюсь отталкивать её. Вот, чего боюсь, так это ненароком навредить ей. Поэтому даже не прошу, а лишь спрашиваю, остро изогнув бровь:

— Присядь ко мне на колени?

И она отпрянула в тот же миг, как только моя рука коснулась её талии, чтобы притянуть к себе, не дожидаясь ответа.

— Я тебе не игрушка, слышишь? — на этот раз она озиралась явно в поисках того, чем бы в меня запустить.

— Не игрушка, — согласился я совершенно искренне. — И это нормально, что не понимаешь пока всего и думаешь, будто зол я и жесток.

Она вспыхнула вся, поймав солнечный свет.

Будто костёр.

Теперь померкло всё вокруг, кроме неё…

Теперь остался лишь свет, а не серость от красок, поглощённых им.

И свет этот, и пламя это хотело меня убить. Я видел то в её серых прекрасных глазах.

И, неожиданно, мне стало так хорошо…

— Ничего не делай со мной против моей воли, — вытянулась она стрункой, собирая остатки своей храбрости. — Иначе… Иначе я…

Ничего она не сделает, ни со мной, ни с собой (последнее потому, что на первое будет надеяться до самого конца, я ведь вижу, а значит не сдастся).

— Довольно, — поднял я руку, не давая ей придумать угрозу и договорить. — Будешь прятать уши в волосах. Но взамен на твоё время.

— А? — часто заморгала она, видно не ожидая так легко получить моё согласие и предчувствуя подвох.

Но его не будет.

— Видишь ли, до свадьбы время твоё забрать я не имею право. Но хотелось бы познакомиться с тобой. Так будет легче потом, для нас обоих. Быть может не придётся мне таскать тебя за собой на цепи, — ох и зря я усмехнулся, её взгляд стал стальным. — Желаю общения с тобой, — поспешил я всё