Ехали долго и голодно. Проехали несколько придорожных кафешек. Датый дембель уговаривал тормознуть за добавкой.

– Ну, и похавать чего-нибудь.

Он сдался, когда понял, что успевает в принципе. Раскрывала, как на ладонях, широкий путь полупустая трасса, и скрюченные фонари бились лампами с жестким картоном сумрака.

За постом ДПС, проехав нетронутым, незамеченным, словно и не было ни его, ни дембеля, ни этой замшелой «Волги», ржавой и потому, наверное, неуязвимой, он промчал километр, два и наконец остановился.

Предлагали шашлык и сауну. Дембель просил пива.

Костя расплатился – обещал дембелю легкую проставу.

– Магарыч.

Ели быстро. Дембель от голода, Костя от страха. Он пялился на часовую стрелку и думал, ну, сейчас вот до получаса, и поедем. Потом уже было без двадцати, и так дальше. А когда дембель уговорил Костю бахнуть по чуток и тот уломался, потому что бахнуть хотелось, и все тут, прошел быстро час, навернулся второй, и почти показался третий.

Он опьянел, как только мог, и сам не понял, как так быстро получилось опьянеть.

– Это усталость. Так всегда, – объяснял дембель, будто знал толк в алкогольных перипетиях, словно никто не мог его перепить.

Дембель пил и пил, но края держал. А может, придуривался, что пьяный.

– Я знаю, как не хочу умереть, – заговорил пьяный Костя.

– И как же?

– А так же. Я не хочу, чтобы меня били. Я хочу быстро и навсегда.

– Навсегда – это как пить дать, – и дембель выпил еще, – а вот быстро – это как повезет.

– А еще я знаю, как именно хочу убивать.

– Опять ты за свое! Тебе что, заняться нечем?

– Много ты понимаешь, – говорил пьяный Костя, – и не поймешь никогда. Ты вот вроде в армии служил. А по ходу не знаешь, что такое армейская дружба. У меня друга убили. Я что, должен сидеть спокойно?

– Ты же едешь на похороны. Что тебе еще нужно?

– Я должен отомстить, понимаешь?

– Полиция накажет.

– Полиция… ты сам-то веришь? А если и накажет. Разве это наказание? Тюрьма не наказание. А вот смерть – да. Я должен отомстить. Я за этим и еду, если честно. Мне на эти похороны наплевать совсем. Главное, разобраться, что там случилось. И отомстить. Ты понял меня?

Когда пьянеть расхотелось и стало нужно вытворить заслуженную чушь, они вышли на улицу и закурили в ночь так, что сытая луна стала едва заметной в приторном табачном дыму.

Послушная «Волга» молча ждала.

– Поехали, – сказал Костя, – время.

– Ты же пьяный, – отчеканил дембель.

– И ты пьяный. Или не пьяный?

– Пьяный, – согласился тот.

Они уселись, и Костя завел уже двигатель, как выбежала из кафешки официантка и раскричалась на всю придорожную глушь. За удовольствие надо платить. Не заплатили. Деньги были, а удовольствие с каждой минутой растворялось позорной трезвостью.

– Знаешь, – сказал дембель, – зря ты, конечно, так говоришь. Ну… этот план с ответным убийством.

– Не твое дело! Какая тебе разница?

– Да, – согласился, – но я тебе одно скажу: ты подумай хорошо. Иначе нам с тобой не по пути.

– Угу, – ответил Костя. – Если так, можешь проваливать.

Костя вышел вообще, хватанув полторашку, на улицу, где ночь пока жила, но казалось, вот-вот и засветит первый утренний проход.

Прошел дождь, что ли. Сырая свежесть таращилась из земли. Пахло кислятиной, и сразу долгой стынущей сладостью. Голова кружилась. Костя знал, сейчас вот выпьет чуток и грохнется. Тянул желудок, уже бугрилось в горле, хотелось согнуться и ухнуть тяжелым перепоем.

Он дошел кое-как, вальнулся на заднее сиденье, и добрая «Волга» так приветливо заскрипела, что Костя зачмокал, как младенец, и уснул.

Ничего ему не снилось, но чувствовал, что спит, ощущал, как греется сон под ладонью, под скрюченным ухом. Опять стреляли, россыпь случайного праздника ударяла фейерверком в небо. Чужое счастье мешало. Ночь мешала. Время стало ни к чему. Он знал, что плачет, и так радовался, что умеет плакать, будто слезы вдруг стали главным показателем жизни. Он плакал легко, густым водопадом срывалась с плеч прежняя тяжесть. Всхлипывая, ловил дыхание и продолжал. Сон заливался горючим кипятком, а думал, что слезы холодные. Пылал огнем жар. Бомбило в висках, тряслись коленки.

Когда перестало искриться небо, шум осел и утро постучало в запотевшие стекла, Костя увидел Летчика и проснулся. Летчик молчал, тот смотрел, и непонятно было Косте, Летчик ли смотрит или кто-то иной сквозь Летчика пытается в нем что-то рассмотреть. Он заморгал часто-часто, до прямой боли в глазах. Зарябило, нечем стало дышать, вдохнул глубоко, как перед погружением в воду, и проснулся.

Он шел на дно, и воздуха еще хватало.

Кто-то забубенил вход в сауну дешманским навесным замком. Торкнул дверь, подумал, что на ура бы сорвал смешную эту железяку, – не стал. Прошел в кафешку и там тоже не нашел никого. Одна сонная официантка, растянув на стойке руки, прятала в них больную от бессонной ночи голову.

Закашлял, не ожидая. Поперхнулся новым днем. Выспался, проспался.

Официантка механически поднялась, протерла рот и уставилась на Костю стеклянными, не своими глазами. Так же в момент пробуждения смотрел Летчик, но Костя не думал сейчас, что есть какая-то связь между официанткой, Летчиком, этим ночным балагуром. Да и не было никакой особенной связи.

– Вы… это самое… тут… – замямлил Костя.

Она привыкла к тупой растерянности тех, кто занял у ночи целое утро, полжизни даже, ради пьяного безобразия.

– Вы не видели тут одного, такого вот. – Он долго пытался изобразить дембеля, думая, какой же тот на самом деле, но слов не подобрал. Не потому, что не было слов, а ни одно слово не подходило дембелю. Ни высокий, ни низкий, ни широкий, ни худой. Дембель и дембель. Прозрачный, ненастоящий. Да хоть какой.

– Кого? – не понимала официантка.

– Так вот… в форме.

– Нет, – уверенно ответила официантка. – Никого я не видела.

Он прошелся вокруг, подышал воздухом, проверил машину. Бензина хватало. Хорошо, хоть так. Костя глянул в кошелек и понял, что денег осталось так себе. Их не осталось вовсе, если честно, в том смысле, что надо было покупать билет на обратный путь или заправляться на дорогу, да и вообще как-то жить, когда он приедет к Летчику. А он еще и не добрался.

Но сейчас Костя старался не думать, что будет завтра, через несколько дней. Что вообще может случиться, потому что знал: что-нибудь да точно произойдет. Такое ясное понимание пришло вдруг, что стало хорошо и понятно. Он просто решил – будь как