Полегчало. Зажег опохмел, пронеслась ядреная мощь. Отпустило.

Костя не знал, стоит ли втягивать Ксиву. И как вообще сказать – давай найдем эту мразь и порешаем за нашего Леху. Навряд ли бы Ксива согласился, подумал Костя и ничего не сказал.

– Мать как?

– Да никак, – ответил Ксива и разлил еще, – его же на вокзале хлопнули. Якобы не местные. Да по пьяни хлопнули. Леха-то не пил, а те вот бухие были. Ищут. Найдут, мож. Ты думаешь, найдут?

– Найдут, – сказал Костя и потянулся к стаканчику.

Они пытались выпить, но шел разговор, кипели воспоминания.

Помнишь, как его комрот давил. Да подавился. Помнишь, как он десятку выбил. Лучший. А еще помнишь. То вот помнишь, это вот помнишь.

Либо никак, либо хорошо.

Выпили все-таки. Понеслось.

– Он же служить ехал. Ты знал? Я сам не знал. На конт-й-акт пошел. Его позвали. Не хотел сначала. А здесь помотался и согласился. Жить-то надо. Ты сам-то чем занимаешься? – спросил Ксива.

– Я-то? – растерялся Костя. – Я друзьям помогаю. Типа бизнес небольшой. Перевозка грузов, – врал уже напропалую.

– Но-й-мальная тема. Лучше на себя, чем на дядю. Я вот в охрану пошел.

– В охрану? Ты сказал, в охрану? – надавил на «р» Костя.

– В охрану, – подтвердил Ксива, – я с девчонкой начал мутить, она у меня этот, как его, логопед. Мы с ней занимаемся, – раскраснелся тот, – а в охране хо-й-ошо. Там гово-ить не нужно. Я, как научусь но-й-мально, – он зарычал довольно «охр-рррр-ана», – куда-нибудь еще пойду. Может, консультантом каким в магазин.

Поднялся бомж. Рассмотрев пацанов, потянул руку, но так тянула вниз его жизнь, что снова он повалился и больше не пробовал встать.

– Поезд у меня че-ез час, – обозначил Ксива.

Он бы рад был посидеть с армейским товарищем, потянуть водяры, и все в таком роде, но дома ждали, обещал скорее вернуться домой.

«Нет. Ксиву приплетать не надо. Свидетелей будет меньше», – подумал Костя.

Он предложил сгонять за второй. Ксива замялся и не знал, как отказать. Хорошо, что отказал, иначе остался бы Костя даже без мелочи.

«Попросить, что ли, в долг, – думал, – или доберусь как-нибудь». Обратный билет в былую пропасть, где придется что-то объяснять (и навряд ли объяснишь), Косте не светил. Денег бы хватило только на спасибо.

Когда прощались, каждый понимал, что, скорее всего, больше не увидятся. По крайней мере, так им хотелось. Лучше уж вечная разлука, чем смерть как единственный повод для мимолетной встречи.

Обнимаясь опять, настукивая друг другу по спинам, Ксива закурлыкал вдруг:

– Забыл! Еще же Тата-енко здесь. У него тут знакомый, он до конца недели здесь будет.

Так он вытаращил глаза, так затряс ладонями, словно полудохлая «р» прозрела окончательно, и стал Ксива единственным победителем в их общей армейской судьбе.

«Хорошо, – думал Костя, – обязательно все будет хорошо».

Не спрашивая дороги, шел он уверенно вперед. Некуда было сворачивать.

«Пря-мо (с ударением на «о»)», – с командовал себе и зашагал, как лучший солдат по вычищенному плацу. Он шел, будто был дома, и знал, казалось, что за тем вон перекрестком появится мост, а за мостом начнутся домишки.

Единственная улица шумела. Пацанские стаи кружили на каждом метре, и Костя чувствовал, как смотрят на него, чужого, как следят – не натворил бы чего.

А что он мог сделать? Он мог только идти до кирпичной двухэтажки, лишенной номера и любых обозначений. Он даже бояться не мог, что налетит борзый гоп-стоп. Отдать он был способен только жизнь. Но кому она только нужна, такая жизнь. Забирайте, пожалуйста. Нам не жалко.

Он шел и думал, что каждый из этих дворовых пацанов знает Летчика. И наверняка кто-то из них знает убийцу. А может, сами они – того.

Костя остановился. Нельзя было останавливаться. Постоишь еще, обязательно подойдут. Спросят, предъявят. Ему так не хотелось разговаривать. Он не знал, о чем вообще можно говорить. Сколько ни говори, случается то, что случается.

Татаренко увидел его первым. Он курил с балкона, и Костя, не обнаружив еще кирпички, услышал:

– Неверов! Живой!

– Товарищ лейтенант, – улыбнулся Костя.

Татарин спустился к подъезду, объяснив, что лучше на улице. Дома у кореша злая жена, а двадцать квадратов настолько тесны, что хоть вой.

– Я знал, что приедешь. Я Ксиве так и сказал – Неверов отвечает за слова.

Лейтенант бродил в запое. Нисколько он не колобродил, не дурил. Перегар окружал его личное пространство. Не подойдешь, не подберешься.

Татаренко мерз, прятался в тоненькой спортивке, постукивал ногами. Измызганные грязью тапочки мрачили прежде стойкий триколор, и ничего не оставалось от офицерского патриотизма.

Костя предложил хоть в подъезд зайти, но летеха сослался на кошачью вонь.

– Ты подожди, я за курткой сгоняю.

Туда-сюда, он примчался с пивной бутылкой. Костя отказался пить. Колошматило давление, и, может, хотелось крепкого чая. А может, и не хотелось. Не знал Костя, что он вообще хотел.

– У меня тут кореш, – объяснил Татаренко, – мы с ним в училище трубили. Сто лет не виделись.

Куда-то они пошли, озябшие, чтобы спастись от неживой стужи.

– Так вот кореш мой тут обосновался. Он тут всех знает. Но Леху не знал. Зато! – распрямил лейтенант руку. – Представляешь, я рассказываю про Летова, а кореш такой перебил меня и говорит, что знает, кто нашего Леху вальнул. Он пьяный был, потому и рассказал.

– Ваш друг знает, кто убил Летова?

– Слушай дальше. Начал я расспрашивать. Думал сначала, что гонит. Откуда ему знать. Сотрудники работают день и ночь. Это же резонанс для такой-то местности. Работают, а найти не могут. А он, кореш мой, хрен с горы, убийцу знает. Лично знает, ты понял?

– Угу, – сказал Костя, сам не понимая, бредит, что ли, Татаренко. Допился, наверное, до требухи.

– Я вот и остался у него. Так и так, говорю, давно не виделись. Мне-то все равно. Я бы всю жизнь его не видел. Не очень он хороший товарищ, если честно. Но ведь надо расколоть. Надо ведь узнать, что за мразь такая Леху нашего… А кореш говорит, оставайся, сколько хочешь. Нормально у него. Жена только злая. Ух! Ты сам-то не женился?

– Неа, – махнул Костя. Он хотел рассказать, что случилось с ним на мирной гражданке. Так он поверил Татаренко, так захотел доверять ему – признаться бы, может, легче стало. Но Татарин сам изливал пропитую душу.

– А я ведь уволился из армии. Осточертела мне, Костя, эта служба. Я теперь свободный человек. Что хочу, то и делаю. А я знаешь, что хочу делать? Я отдыхать хочу. Я хочу каждый