результате я пришла в ярость и сказала им, что, если они хотят, чтобы я кормила здесь детей, им придется «стряхнуть с себя хмель» и предоставить мне чистую комнату. Они немедленно поселили меня в предположительно лучшей комнате в доме — адское место, но я слишком устал, чтобы жаловаться дальше.

Договоренность Лайона с офисом АРА была крайне нерегулярной и почти наверняка была бы отменена начальством, если бы они знали об этом: это выглядело бы как фактическое приглашение правительству вмешаться в работу по оказанию помощи. Но Лайон, возможно, стремился избежать скандала с местными советскими активистами, которые, очевидно, не были заранее уведомлены о его прибытии и с большим трудом понимали все «причины» в его копии Рижского соглашения. Кроме того, было тридцать пять градусов ниже нуля, достаточно холодно, чтобы молодому американцу в чужой стране советское офисное здание показалось по-настоящему уютным.

Поскольку в Оренбурге уже стояла глубокая зима, визуальная оценка условий голода в городе была практически невозможна. На улицах можно было увидеть замерзшие трупы, но, как говорили, гораздо больше было погребено под снегом.

12 ноября по железной дороге прибыла первая партия продовольствия АРА — большое количество муки, какао, бобов, сахара, молока, риса и кукурузы — первоначальная партия, предназначенная для питания пятидесяти тысяч детей. Лайон телеграфировал в Москву с просьбой удвоить эту сумму, и он занялся формированием штата, организацией кухонь, созданием местных комитетов АРА, поиском складских помещений и организацией транспортировки продуктов питания вглубь страны.

Ошеломленный масштабностью своего задания и обескураженный нехваткой квалифицированных кадров среди своих, Лайон знал, что ему придется рассчитывать на поддержку местных властей, если у него будет хоть какая-то надежда завершить свое шоу. И поэтому он попросил о встрече с высшим органом власти в стране, президентом Киргизской республики.

Я был взволнован при мысли увидеть президента республики по официальному делу — этот трепет заставил меня временно забыть, что я нахожусь в Стране пролетариата. Поэтому я был весьма поражен, когда впервые увидел его — на минуту мне показалось, что меня привели в помещение уборщика. Но это не так — человек, стоявший передо мной, на самом деле был президентом республики, маленьким желтокожим человеком с раскосыми глазами, который сидел в кресле правителя, поджав под себя ноги, как маленький ребенок, и грубо окликнул меня, когда я вошел: «Приветствую, товарищ».

Президент сказал все необходимые вещи о всестороннем сотрудничестве с АРА, но вскоре поступили более щедрые обещания помощи с другой стороны: из-за поздней даты не было задержки между открытием операций АРА в Оренбурге и прибытием полномочного представителя Эйдука.

Едва я успел осмотреть свой новый дом, как дверь открылась и в комнату влетел худой прыщавый маленький еврей. Он представился как представитель правительства от АРА и предъявил многочисленные мандаты с печатями, чтобы доказать это — он был товарищ Мороз. Его внешний вид был очень настроен против него, и я знал, что у нас с ним будут неприятности. Позже я узнал, что до революции он был помощником портного, а в то время возглавлял ЧК всей республики, и его слово было законом.

Это был Григорий Семенович Мороз, член коллегии ВЧК, а с декабря 1920 года представитель ВЧК в Киргизии. Было необычно, что местный глава тайной полиции представлялся в качестве полномочного представителя АРА, но это было не последнее необычное происшествие в Оренбурге.

Мороз довольно широко цитировался историками, как и чиновниками ЧК, в основном потому, что он писал газетные статьи. В одном из них, на страницах «Известий» в 1918 году, он писал: «Нет такой сферы нашей жизни, где ЧК не следила бы своим орлиным оком». Таков был дух статьи, которую он опубликовал в местной оренбургской ежедневной газете вскоре после прибытия Лайона, в которой призывал к бдительности в отношении АРА и оказывал пугающее воздействие на зарождающийся местный персонал.

Товарищ Мороз был не единственным звонившим, называвшим себя полномочным представителем АРА. Вскоре постучался второй такой человек. Затем третий. Затем еще один. «К 1 декабря я был полностью окружен так называемыми представителями правительства — их было шестеро, и у каждого были заверенные печатью мандаты, подтверждающие, что он является законным представителем. Они по очереди заходили в мой офис и выходили из него». Лайон несколько недель терпел эту рутину братьев Маркс, а затем нанял «самого большого человека в Оренбурге» охранять свою дверь и никого не впускать без его разрешения.

На момент прибытия Лайона, по оценкам, в городе происходило 150 смертей в день, а в округе — более 800. Город был переполнен беженцами, бежавшими из деревень пешком и на повозках, верблюдах и по железной дороге. Пятьдесят тысяч пайков не спасли ситуацию. Даже для выполнения этого плана он столкнулся с тысячей и одним препятствием, связанным с персоналом, транспортом, складскими помещениями и стихиями.

Его проблемы усугублялись трудностью связи с Москвой, что усиливало его чувство изоляции. В течение этих первых недель среднее время, проходящее между отправкой телеграммы из Москвы и ее прибытием в Оренбург — «включая передачу, перевод, повторный перевод, повторную передачу, телеграфирование и т.д». — составляло две недели.

Несмотря на энергичный тон его писем, чей сардонический юмор пользовался большим успехом в московском штабе, он, должно быть, испытывал огромное напряжение. Дюранти встретился с ним, когда тот вернулся в Москву в феврале 1922 года, и написал, что на его «жизнерадостную американскую молодежь события последних трех месяцев произвели неизгладимое впечатление». В конце ноября, работая в одиночку в течение долгих часов в осаде, его здоровье пошатнулось.

Примерно в это же время, примерно в двухстах милях к юго-западу от места полета стервятника, в городе Уральск Саратовской области, Уолтер Х. Коулман получил известие, что он должен отправиться в Оренбург на должность районного инспектора. Уральск располагался в восточном тупике железнодорожной ветки за Волгой, и поэтому Коулману пришлось бы возвращаться на запад до Саратова, всего около двухсот миль, а затем кружить по северо-восточному маршруту через Самару, затем на восток до Оренбурга — трудное зимнее путешествие по российской железной дороге.

Известие о его переназначении дошло до Коулмана 25 ноября, и в тот же день он уехал, отправившись сначала поездом в Покровск, затем на ледоколе и товарном вагоне в Саратов. Оттуда ему пришлось ехать в товарном вагоне, хотя он утверждает, что видел на Саратовском вокзале «по меньшей мере пятьдесят вагонов великолепного класса, стоящих без дела». В Самаре, хотя у него был билет в международный спальный вагон, ему пришлось обратиться за помощью в ЧК, чтобы получить место в вагоне третьего класса, который, как оказалось, был настолько переполнен беженцами, что ему потребовалась помощь вооруженной охраны, чтобы добраться до своего места.

Одной из главных проблем для Оренбургского АРА