и я стреляю, бью вместе с командой. И смотрю, как внизу пылают объекты, где сидят враги. Или, скажем, Саланг: идут наши колонны, везут снаряды. Налет душманов на эту колонну. Грузовики горят. А в руках у тебя автомат или гранатомет. Бьешь.

– Много убил врага?

– Неизвестно. Я, может, никого не положил, но я стрелял. По мне стреляли, и я стрелял. Помню случай. Последний штурм Грозного, перед тем как нам откатиться, еще Пуликовский там был, – и группа журналистов попала в окружение. Чтоб их спасти, туда прорвались наши десантники. Человек пятнадцать положили головы, чтоб вытащить журналистов, а те вернулись в Москву и стали писать про армию гадости. Это омерзительно.

– На войнах ты собрал большую коллекцию бабочек.

– Бабочки – это вторая моя тема в жизни. Каждая бабочка – это кусок моей жизни, там зафиксированы все мои дела и боевые операции, любови мои, имена политиков. Медитируя, я погружаюсь в безумие, я смотрю на бабочек и галлюциногенно погружаюсь в свое прошлое. До сих пор бабочки вдохновляют меня на мои писания.

– Кстати о бабочках: ты при советской власти декларировал, что Набоков твой любимый писатель, а потом эта тема ушла.

– При советах все читали YMCA PRESS, которая приходила в огромных количествах. Потом это ксерили и перепродавали. Я тогда перечитал всего Набокова, в ксероксах. Может, это ты и печатал…

– Книжка стоила 20 рублей минимум.

– Тогда я был восхищен этой красотой. И, эпатируя, на одном из вечеров публично сказал, что мои любимые писатели – Платонов и Набоков, что вызвало дриблинг у литературного начальства.

Личное

– Саша! Тебя, раннего, хвалил Вознесенский, а потом спрыгнул. Трифонов тебя опекал раннего, но потом вместо тебя взял Маканина, потому что ты стал что-то не то писать, да? Ты писал, что Трифонов, будь он сейчас жив, ушел бы к демократам.

– Литературная жизнь, она не напрямую отражает социальную и политическую, а как-то сложно, ассоциативно… Поэтому такие люди, как например Синявский, который был демократом и сидел в лагерях, Владимир Максимов (журнал «Континент») и Зиновьев – они пришли к нам в газету. Их либеральное мироощущение не помешало им в какой-то трагический момент истории соединиться с моей газетой, со мной. Трифонов, наверно, был бы либералом – но не стопроцентным. А Высоцкий, я убежден, сейчас не был бы с либералами, он бацал бы свои хрипатые песенки против Кремля, против Ельцина, против Путина. Он не пошел бы в либеральную обслугу. Окуджава был бы с ними, но Высоцкий – нет, он бы был с народом.

– По-прежнему, как настоящий патриот, на «Волге» ездишь?

– Да, на 31-й «Волге». Люблю тяжелые советские машины. Сам за рулем.

– Про тебя говорят, что ты идеолог двух путчей. Манифест путчистов – «Слово к народу» – ты написал?

– Я! И горжусь тем, что ныне покойный Яковлев [А. Н.] по ТВ назвал меня идеологом путча, а мою редакцию – штаб-квартирой путча.

– Смотри что получается: мечтал ты убрать знаменитых демократических журналистов с НТВ – и вот пожалуйста: твой план выполнен!

– Сказать что я выполнил свой план руками Путина – это будет не совсем правда. Это будет полуправда.

– Кстати, к НТВ и Альфред Кох руку приложил. А вы, левые патриоты, его как-то не жалуете, несмотря на то что он и латышей припечатал, и чеченов, и памятник поставил Александру II.

– Я мало знаю Коха, мы пару раз на ТВ встречались в передачах, и все. Но могу сказать, что он мне симпатичен, это сильный, яркий, циничный, талантливый человек.

– Меня смущает немного то, что вашему брату не нравятся евреи, которые делали революцию, демократы не нравятся, Путин тоже не нравится… Экие вы капризные и переборчивые. Кто ж вам нравится?

– Да всё мне нравится! Мне страшно нравятся евреи, которые делали революцию, особенно когда их кокнул Сталин. Либералы очень хороши, особенно сейчас, когда их вышвырнули из власти и они без когтей и без зубов… Немцов и Хакамада хороши, особенно когда они неопасны. А сами себе они нравятся, думаешь?

– Давай лучше ближе к телу. У тебя в редакции семейственность: вон родственники работают.

– Да, оба моих сына в газете работают, они у меня оба «белодомцы», в 93-м году на баррикадах были. И зять, и дочь – тоже в редакции.

– У тебя, как у Сталина, две дачи: ближняя и дальняя.

– Я купил когда-то под Дмитровом полдома и там всех детей вырастил. Я называю это дальней дачей. А ближняя – это скромный такой двухэтажный коттедж, за Кольцевой: я его недавно купил, после того как продал квартиру на Пушкинской. Ко мне под окно прилетают снегири, сойки, коростели, – великолепно. Разве можно жить на Пушкинской? Там же такая концентрация энергии. А мне хотелось на природу.

– Тебе на Пушкинской неуютно еще и оттого, что там же была цитадель демократии – редакция «МН».

– Да, была… Еще когда я жил на Пушкинской, помню, из окна видел, как ВТО горело. Я смотрел и радовался.

– Странно. А почему ты радовался?

– Потому что ВТО уже было фашистским.

– Ну, под фашизмом у нас чаще все-таки не ВТО понимают, а другую аббревиатуру из трех букв… Когда я смотрю по ТВ сюжеты про боевых скинхедов, про сочувственное отношение к ним милиции, то мне иногда кажется, что фашизм – это русская мечта.

– Ты знаешь, не будет фашизма. Я всем это говорю. Сегодня в русском компоте очень силен татарский фактор, они просто не дадут все подчинить узконациональному русскому компоненту… В генотипе русского человека империалист сильней националиста. Фашистская идея не будет реализована. Я думаю, мы вернемся к империи раньше, чем победит идея узконационального обороняющегося от нацменов государства. Россия будет создавать пятую империю.

– Это с Путиным, что ли?

– Неизвестно с кем. С Путиным, с пост-Путиным… Неважно. Но империя будет! Без империи нам никак.

Текущий момент. Чубайс и др.

– Александр Андреич! Я, честно говоря, был потрясен финалом нашей прошлой встречи. Ты глянул на часы, встал из-за стола, за которым мы с тобой выпивали, и уехал не куда-то, а в РАО ЕЭС, к самому Чубайсу.

– Я сам потрясен. Это интрига! Утонченное политическое действо – две воюющие армии роют подземные ходы друг к другу.

– И модератором, медиумом, посредником этого выступил близкий тебе полковник Квачков, посаженный в тюрьму по обвинению в покушении на Чубайса.

– Не столько Квачков, сколько странный взрыв, который ему приписывают. Этот взрыв, он как бы разрушил перегородки, отделяющие Чубайса от партии «Родина», от Квачкова, от Ходорковского, а меня – от всего остального мира. И в эту зияющую пробоину ринулись интеллекты, в том числе мой. В первый раз такое было с Березовским.