к психотерапевту после уроков, если он или его родители об этом попросят. Мне и Натаниэлю много раз объясняли: Дэвиду очень, очень повезло, что его приняли, поскольку у них намного, намного больше заявок, чем мест, больше, чем за всю историю школы, а приняли его только из-за наших особых связей – президент УР знает одного из здешних попечителей и написал ему письмо – отчасти, я думаю, из-за чувства вины, связанного с тем, что Дэвида исключили из рокфеллеровской школы, что и привело к нашим трехлетним скитаниям. (Позже я подумал о причудливости этого утверждения. Статистически говоря, число мальчиков младше восемнадцати за последние четыре года существенно снизилось. Каким образом поступление стало труднее прежнего? Они количество учащихся, что ли, пропорционально этому уменьшили? Вечером я спросил Натаниэля, что он об этом думает, а он только застонал и сказал: хорошо, что я не вздумал впаривать все это директору.)

С тех пор как в октябре начались занятия – я тебе уже писал, что они сдвинули начало учебного года на месяц после благополучно локализованной, как впоследствии оказалось, вспышки вируса в конце августа, источник которой пока так и не удалось установить, – малыш уже два раза попадал в передрягу. Первый раз – из-за того, что огрызнулся на учителя математики. Второй – из-за пропуска двух сессий с терапевтом (в отличие от сессий после уроков, индивидуальных и добровольных, эти проводятся в маленьких группах, и они обязательны). А потом, вчера, нас вызвали снова, из-за сочинения, которое Дэвид написал в качестве задания по словесности.

– Ну иди, – устало сказал Натаниэль вчера вечером, когда мы прочитали письмо директора. Говорить этого, в сущности, и не стоило – на прошлые два родительских собрания ходил тоже я. Вот что я еще не упоминал: школа дьявольски дорогая; Натаниэль наконец смог найти работу после того, как его школу в прошлом году закрыли, он преподает двум близнецам в Коббл-Хилле. Родители не выпускают их из дома с 50 года, так что Натаниэль и еще один преподаватель проводят с ними весь день, и до вечера он вернуться из Бруклина не может.

Когда я пришел в школу, меня провели в кабинет директора, где, кроме него, меня ждала еще молодая женщина, учительница словесности. Она выглядела всполошенной, дергалась, и когда я смотрел на нее, отворачивалась, все время трогая щеку рукой. Потом я понял, что она пыталась замазать косметикой оспины на линии подбородка, что ее парик дешев и, наверное, колюч, и почувствовал к ней необъяснимую нежность, хотя это она стуканула на моего сына. Она была из выживших.

– Доктор Гриффит, – сказал директор, – спасибо, что пришли. Мы хотели поговорить с вами о сочинении Дэвида. Вы про него знаете?

– Да, – сказал я. Задание на прошлой неделе было такое: опиши важную годовщину в своей жизни. Например, твой первый визит куда-нибудь, или какой-то первый опыт, или встречу с человеком, который стал для тебя важен. Подойди к этому творчески! Не пиши про свой день рождения или что-нибудь подобное – это слишком просто. Объем – пятьсот слов. Не забудь озаглавить свой текст. Срок – к следующему понедельнику.

– Вы читали, что он написал?

– Да? – сказал я. Но я не читал. Я спросил Дэвида, нужна ли ему помощь, он ответил, что нет, а потом я забыл спросить, что он в результате написал.

Директор посмотрел на меня.

– Нет, – признался я. – Я понимаю, что надо было, просто я был страшно занят, у мужа новая работа, и…

– Вот оно, – сказал он и передал мне планшет Дэвида. – Прочитайте.

Это была не просьба и не предложение. (Я исправил орфографические и грамматические ошибки.)

“ЧЕТЫРЕ ГОДА”. ГОДОВЩИНА

Дэвид Бингем-Гриффит

В этом году мы отмечаем четвертую годовщину открытия вируса НиВид-50, более известного как Ломбокский синдром, – самой серьезной пандемии в истории со времен СПИДа в прошлом столетии. Только в Нью-Йорк-Сити она убила 88 895 человек. А еще это четвертая годовщина с момента гибели гражданских прав и зарождения фашистского государства, которое распространяет дезинформацию, нацеленную на людей, готовых поверить во все, что власти им говорят.

Взять, к примеру, общепринятое название болезни, которая якобы возникла на индонезийском острове Ломбок. Эта болезнь – зооноз, то есть болезнь, которая зародилась у животных и потом перекинулась на человеческую популяцию. Зоонозов становилось все больше с каждым годом за последние восемьдесят лет, и причина в том, что все больше природных земель застраивали и культивировали, животные теряли привычные места обитания, и им поневоле приходилось оказываться в более тесном контакте с людьми. В данном случае болезнь жила в летучих мышах, которых поедали виверры, и эти виверры потом заражали скот, а скот – людей. Проблема в том, что на Ломбоке недостаточно земли для разведения крупного рогатого скота, а свинину, будучи мусульманами, они не едят. Как болезнь могла возникнуть именно там? Разве это не очередная попытка свалить глобальные эпидемии на азиатские страны? Мы делали это в 30-м, в 35-м, в 47-м и вот делаем снова.

Правительства разных стран действовали быстро, пытаясь сдержать распространение вируса и одновременно обвиняя Индонезию в том, что она распространяет ложную информацию, – но американские власти сами не образец правдивости. Все думали, что такие усилия хороши и необходимы, но вслед за этим вся иммиграция в Америку прекратилась, семьи оказались разобщены, тысячи человек либо отослали назад, либо отправили обратно умирать на своих лодках. Моя родина, Королевство Гавай’и, полностью самоизолировалась, но это не помогло, и теперь я вообще не могу вернуться туда, где родился. Здесь, в Америке, было объявлено военное положение, в Нью-Йорке на островах Рузвельт и Говернорс появились огромные лагеря для больных и отчаявшихся беженцев – что произошло и во многих других местах. Американское правительство необходимо свергнуть.

Мой отец – ученый, он работал с этой болезнью с момента ее появления. Он ее не открыл, это сделал кто-то другой, но он обнаружил, что это мутация ранее известного вируса, вируса Нипах. Мой отец работает в Университете Рокфеллера, он очень крупный специалист. Он поддерживает идею карантинов и лагерей. Он говорит, что иногда приходится заткнуть нос и все это делать. Он говорит, что у болезни нет лучшего помощника, чем демократия. Другой мой отец говорит, что он

И на этом сочинение кончалось, просто на “говорит, что он”. Я попробовал перемотать экран на следующую страницу, но ее не было. Посмотрев на директора и учительницу, я увидел, что они уставились на меня с серьезными лицами.

– Ну