Шрифт:
Закладка:
Я уселась в заднем ряду, и тут кто-то сел рядом со мной. Не слишком близко, но достаточно близко, чтобы я чувствовала его присутствие. Друг на друга мы не смотрели. Сегодняшняя история была о все той же супружеской паре, но теперь оба думали, что потеряли талон на молочные продукты. Она была не такая интересная, как история про тофу, но неплохая, и когда подошли сборщики, я положила в ведерко новый талон, чтобы остаться еще на полчаса.
Рассказчик объявил короткий перерыв, и некоторые слушатели достали принесенную из дома еду. Я пожалела, что не догадалась захватить с собой что-нибудь перекусить. И тут мой сосед вдруг заговорил.
– Хотите? – спросил он.
Повернувшись, я увидела, что он протягивает мне маленький бумажный пакет с грецкими орехами, скорлупа которых была заранее надколота, и покачала головой. Брать еду у незнакомцев было неблагоразумно – ни у кого не было столько еды, чтобы ни с того ни с сего предлагать ее чужим людям, и поэтому, если кто-то так поступал, это обычно вызывало подозрения.
– Нет, спасибо, – сказала я, подняла на него глаза и поняла, что это тот самый мужчина с длинными вьющимися волосами, которого я видела на остановке. Я так удивилась, что просто уставилась на него, но он, похоже, не обиделся и даже улыбнулся.
– Я видел вас раньше, – сказал он, но я продолжала молчать, и он склонил голову набок, по-прежнему улыбаясь. – По утрам, на остановке шаттла.
– А-а, – сказала я, как будто не сразу узнала его. – Да. Точно.
Он взял очередной орех, большим пальцем расколол скорлупу пополам и аккуратно счистил оставшиеся кусочки один за другим. Пока он был занят орехом, я могла его получше рассмотреть. На нем снова была кепка, под которой я больше не видела волос, серая нейлоновая рубашка и серые брюки – такие же, как у моего мужа.
– Вы часто приходите послушать этого рассказчика? – спросил он.
Я не сразу догадалась, что он обращается ко мне, а когда догадалась, то не могла придумать, что сказать. Со мной разговаривали только по необходимости: продавец спрашивал, что я хочу купить – нутрию, собаку или темпе; кандидаты говорили, что им нужны еще мизинчики; сотрудница Центра протягивала свой прибор и просила оставить отпечаток пальца, чтобы подтвердить, что я получила положенное число талонов на месяц. А этот незнакомец задал мне вопрос и, более того, улыбался при этом – улыбался так, как будто и правда хотел знать ответ. Последним человеком, который улыбался мне и задавал вопросы, был, конечно, дедушка, и, вспомнив о нем, я очень расстроилась и начала слегка раскачиваться туда-сюда, но когда спохватилась и снова подняла глаза, незнакомец продолжал смотреть на меня, все еще улыбаясь, как будто я просто обычный человек.
– Да, – ответила я, но на самом деле это было не совсем так. – Нет, – поправилась я. – В смысле, иногда. Иногда прихожу.
– Я тоже, – отозвался он тем же тоном, как будто я ничем не отличаюсь от других, как будто я из тех людей, которые умеют поддерживать беседу.
Тут настала моя очередь что-то говорить, но я ничего не могла придумать, и он снова пришел на помощь.
– Вы давно живете в Восьмой зоне? – спросил он.
Это вроде бы простой вопрос, но я растерялась. Вообще-то я провела в Восьмой зоне всю жизнь. Но когда я родилась, зон еще не было; жители могли переезжать с места на место по всему острову, как им заблагорассудится, и селиться в любом районе, который им придется по вкусу, если хватит денег. А потом, когда мне было семь, появились зоны, но мы с дедушкой уже жили на той территории, которая стала Восьмой зоной, – не то чтобы нам нужно было переезжать или нас куда-то переселяли.
Но объяснять все это было бы слишком долго, поэтому я просто сказала, что давно.
– А я только что сюда переехал, – сказал незнакомец, хотя я забыла спросить его, давно ли он здесь живет. (“Есть хорошее правило, которое нужно помнить во время разговора, – правило взаимности, – говорил дедушка. – Ты должна задать человеку тот же вопрос, который он задал тебе. Если тебя спросят: “Как дела?”, ты должна ответить, а потом спросить: “А у вас?”) – Раньше я жил в Семнадцатой зоне, но здесь намного лучше. – Он снова улыбнулся и прибавил: – Я поселился в Малой восьмерке.
– Ага, – сказала я. – В Малой восьмерке хорошо.
– Да, – сказал он. – Я живу в Корпусе семь.
– Ага, – снова сказала я. Корпус семь был самым большим зданием в Малой восьмерке, и жить там могли только те, кто не женат, кто проработал не меньше трех лет на одном из государственных предприятий и кому еще не исполнилось тридцать пять. Чтобы попасть в Корпус семь, надо было участвовать в специальной лотерее, но никто не задерживался там дольше чем на два года, поскольку одно из преимуществ проживания в Корпусе заключалось в том, что правительство помогало жильцам устроить брак. Когда-то эта задача возлагалась на родителей, но в наши дни взрослых, у которых остались в живых родители, становилось все меньше и меньше. Люди называли Корпус семь “Корпус семьи”.
Это было необычно, но не то чтобы неслыханно – бывало, что кого-то переводили из Семнадцатой зоны в Восьмую, причем как раз в Корпус семь. Чаще переселяли тех, кто получил образование, – ученых, статистиков или инженеров, – но по комбинезону, в который мой сосед был одет на остановке, я поняла, что он технический работник – возможно, более ценный, чем я, но все-таки не с высшим уровнем допуска. Может, его наградили за какие-то исключительные заслуги. Например, в репортажах рассказывали, как фитотехник на Ферме быстро перенес все находящиеся на его попечении саженцы в другую лабораторию, когда в его собственной вышел из строя генератор; был и более серьезный случай, когда при перевозке зоотехник закрыл собой пробирки с зародышами, когда на их конвой напали повстанцы. (Этот человек погиб, но получил посмертное повышение и благодарность.)
Я гадала, чем же мой сосед заслужил переселение, но тут вернулся рассказчик и начал новую историю все про тех же мужчину и женщину, которые хотели сделать друг другу
