подарок на годовщину свадьбы. Муж попросил на работе отгул и записался на участие в лотерее, где разыгрывались билеты на оркестровый концерт. Жена тоже попросила на работе отгул и записалась на участие в другой лотерее, где разыгрывались билеты на концерт народной музыки. Но оба так хотели сделать друг другу сюрприз, что забыли заранее согласовать даты и получили билеты на один и тот же вечер. Правда, все кончилось хорошо, потому что коллега мужа предложил ему поменяться билетами – у него они были на более позднюю дату, – так что герои истории отпраздновали годовщину дважды, и каждый радовался, что его супруг оказался таким заботливым.

Все захлопали в ладоши и начали собирать вещи, но я осталась сидеть. Я размышляла, чем занимался муж в свои свободные вечера, а жена – в свои.

Но тут кто-то обратился ко мне.

– Пойдемте, – сказал этот кто-то, и я подняла глаза. Тот самый человек с длинными волосами стоял рядом и протягивал мне руку. На мгновение я растерялась, потом поняла, что он хочет помочь мне встать, но все-таки встала сама, отряхивая штаны.

Я боялась, что отказ от помощи мог показаться ему грубым, но когда снова посмотрела на него, он по-прежнему улыбался.

– Хорошая была история, – сказал он.

– Да, – сказала я.

– Придете сюда на следующей неделе? – спросил он.

– Не знаю, – сказала я.

– Ну а я приду, – сказал он, вешая сумку на плечо. Немного помолчал. – Может быть, мы еще увидимся.

– Хорошо, – сказала я.

Он снова улыбнулся и двинулся прочь. Но, сделав несколько шагов, остановился и обернулся.

– Я так и не спросил, как вас зовут, – сказал он.

Он говорил так, как будто это что-то необычное, как будто все, с кем я сталкиваюсь или работаю, знают, как меня зовут, как будто не знать мое имя – грубо или удивительно. Не то чтобы у других людей не спрашивали, как их зовут, и не то чтобы называть кому-то свое имя было небезопасно. Я подумала о двух молодых научных сотрудницах с работы – у них наверняка все постоянно спрашивают, как их зовут. Я подумала о муже на пороге дома на Бетюн-стрит; о мужчине по ту сторону двери, который сказал “Ты сегодня поздно” таким тоном, каким мог бы говорить близкий друг; о том, что все в этом доме знают, как его зовут. Я подумала о человеке, который посылает ему записки, и о том, что этот человек тоже знает, как его зовут. Я подумала о постдоках, кандидатах и других ученых на работе, обо всех, чьи имена я знала, – они тоже знали мое имя, хотя и не из-за меня; они знали его потому, что понимали, что оно значит; то, как меня зовут, объясняло мое присутствие.

Но когда у меня в последний раз спрашивали, как меня зовут, просто потому, что хотели узнать? Не потому, что это нужно для какого-нибудь бланка, или для образца, или для проверки документов, а потому, что кто-то хотел знать, как ко мне обращаться, потому, что ему интересно, потому, что он хочет узнать, какое оно – имя, которым меня когда-то назвали.

В последний раз это было давным-давно. Тогда, семь лет назад, я встретила своего мужа в офисе брачного маклера в Девятой зоне. Я назвала ему свое имя, и он назвал мне свое, а потом мы с ним поговорили. Год спустя мы поженились. Еще через три месяца умер дедушка. Кажется, с тех пор никто не спрашивал, как меня зовут.

Так что я повернулась к человеку в сером, который продолжал ждать моего ответа.

– Чарли, – сказала я. – Меня зовут Чарли.

Очень приятно, Чарли, – сказал он.

Глава 4

Зима, на сорок лет раньше

Дорогой мой П.,

3 февраля 2054 г.

Со мной сегодня произошло нечто странное.

Дело было часа в два; я собирался сесть на городской автобус на 96-й, но в последнюю минуту решил вдруг отправиться домой пешком. Уже несколько недель шли дожди, и Ист-Ривер снова вышла из берегов; им пришлось обложить мешками с песком всю восточную часть кампуса, но сегодня впервые прояснилось. Солнечно не было – но и дождь не шел; было тепло, почти жарко.

Я давно уже не ходил по Парку, и через несколько минут оказалось, что я бреду на север. Я вдруг вспомнил, что вообще не бывал тут – в так называемом Ущелье, самой дикой части Парка, где на большом пространстве создана лесная чаща, – с тех самых пор, как учился в Нью-Йорке, и какой экзотической, экзотической и красивой, казалась мне эта местность. Дело было в декабре – тогда в декабре еще было холодно, и хотя я уже успел повидать восточный берег и листву Новой Англии, меня все равно изумил коричневый цвет, цвет, и прохлада, и ощущение неземной суровости. Я помню, какое впечатление произвели на меня многочисленные зимние звуки. Сухие листья, упавшие ветки, тонкий слой льда, покрывший лужи на тропинках, – стоило наступить, как они трескались и ломались под ногой, а сверху деревья шелестели на ветру, и все вокруг было наполнено перестуком капель, которые падали с сосулек и разбивались о камень. Я привык к джунглям, где растения безмолвны, потому что никогда не теряют влагу. Они не засыхают, а обвисают и, падая на землю, превращаются не в шелуху, а в перегной. Джунгли безмолвны.

Сейчас, конечно, Ущелье выглядит совсем иначе. Звуки там тоже другие. Деревьев – вязов, тополей, кленов – давно нет, их погубила жара, и на замену пришли деревья и папоротники, которые я помню по детским годам, и они здесь кажутся чужеродными. Но они неплохо прижились в Нью-Йорке – можно сказать, лучше, чем я. В районе 98-й улицы я шел сквозь целую рощу зеленого бамбука, которая простиралась на север не меньше чем кварталов на пять. Она создавала там туннель прохладного, пахнущего зеленью воздуха, чего-то зачарованного и прекрасного, и я некоторое время стоял там и глубоко дышал, а потом вышел где-то около 102-й улицы, возле Лоха – это искусственная речка, которая течет от 106-й до 102-й. Помнишь, я тебе много лет назад посылал фотографию, там Дэвид и Натаниэль стоят в шарфах, которые ты нам подарил? Она сделана именно здесь, во время одной из его школьных поездок. Меня с ними не было.

В общем, я выходил из бамбукового туннеля, рассеянный, пьяный от кислорода, и тут услышал звук, плеск со стороны