Шрифт:
Закладка:
С любовью,
Чарльз
Дорогой П.,
7 августа 2055 г.
Прости за этот сверхторопливый ответ, но я сбиваюсь с ног (по понятным причинам). Все, что я могу сказать, – видимо, так и есть. Я читал тот же отчет, что и ты, – но получил и еще один, от коллеги, и истолковать данные как-то иначе не получается. Межведомственная группа завтра отправляется в Манилу, а оттуда на Боракай. Меня спросили, готов ли я поехать, потому что оно очень похоже на штамм 50-го. Но я не готов – с Дэвидом дела так плохи, что я просто не могу. Отказ от поездки выглядит как нарушение долга, но и отъезд был бы тем же самым.
Единственный актуальный вопрос: что можно сделать (если что-нибудь можно сделать) в смысле изоляции. Боюсь, что немногое. Я дам тебе знать, как что-нибудь услышу; учитывая эту информацию (какая есть), не ссылайся на меня.
С любовью,
Ч.
Дорогой П., привет.
11 октября 2055 г.
Сегодня утром я участвовал в первой встрече МГРЗБ. Что такое МГРЗБ? Как хорошо, что ты спросил. Это Межведомственная группа реагирования на заразные болезни. МГРЗБ. В таком виде название напоминает то ли некое викторианское приспособление, которое заменяет женские половые органы, то ли логово злодея из фантастического романа. Произносится “мэ- (не “эм”) гэ-рэ- (не “эр”) зэ-бэ”; не знаю, стало ли так легче; судя по всему, это лучшее сокращение, которое смогла родить комиссия государственных чиновников. (Без обид.)
Цель ее в том, чтобы сформулировать (ну, переформулировать) методы глобальной, междисциплинарной реакции на то, что нас всех ожидает, собрав группу из эпидемиологов, инфекционистов, экономистов, разных чиновников из Федерального резерва, а также ведомств, занимающихся транспортом, образованием, юстицией, здравоохранением и безопасностью, информацией и иммиграцией, представителей всех крупных фармацевтических компаний и двух психологов, которые специализируются на депрессивных состояниях и суицидальных настроениях, – одного взрослого, одного детского.
Я полагаю, что ты как минимум участвуешь в аналогичных групповых встречах там у вас. Полагаю также, что ваши заседания лучше организованы и проходят спокойнее, осмысленнее и без такой ругани, как здесь. К концу заседания у нас был список того, что мы согласились не делать (все равно большая часть этих предложений по нынешней Конституции незаконна), а также список действий, последствия которых мы должны обдумать, исходя из своих профессиональных компетенций. Предполагается, что все страны, входящие в совет, попытаются прийти к общему соглашению.
Я опять-таки не знаю, как обстоят дела в вашей группе, но у нас самые бурные споры касались изоляционных лагерей, которые мы все молчаливо постановили называть “карантинными лагерями”, хотя это явное передергивание. Я предполагал, что разрыв будет идеологическим, но, к моему удивлению, вышло иначе: собственно, все участники хоть с какой-то научной подготовкой их рекомендовали – даже психологи, пусть неохотно, а все не ученые были против. Но, в отличие от 50-го, сейчас я не вижу вообще никакой возможности без этого обойтись. Если предсказательные модели верны, болезнь будет намного более патогенной и заразной, будет распространяться быстрее и окажется летальнее, чем предыдущая; наша единственная надежда – это массовая эвакуация. Один из эпидемиологов даже предложил заранее эвакуировать людей в группе риска, но все остальные согласились, что это вызовет слишком бурную реакцию. “Нельзя это политизировать”, – заявил один чиновник из Министерства юстиции, и это было такое идиотское замечание – одновременно по-дурацки очевидное и такое, которое и обсуждать-то невозможно, – что его просто все проигнорировали.
Встреча завершилась дискуссией о закрытии границ: когда? Слишком рано – и начнется паника. Слишком поздно – и смысла уже не будет. Я предполагаю, что объявят к концу ноября, не позже.
Ну и уж раз мы об этом: учитывая то, что мы оба знаем, я боюсь, приезжать к вам с Оливье сейчас было бы безответственно. Я говорю об этом с тяжелым сердцем. Дэвид очень этого ждал. Натаниэль очень этого ждал. И я очень этого ждал, больше всех. Мы так давно не виделись, я страшно скучаю. Я знаю, что, наверное, больше никому не мог бы это сказать, но я не готов к еще одной пандемии. Понятно, что выбора тут нет. Один из эпидемиологов сегодня сказал: “Это дает нам шанс сделать все правильно”. Он имел в виду, что можно постараться сделать лучше, чем в 50-м: мы лучше подготовлены, больше связаны друг с другом, более реалистично настроены, меньше напуганы. Но мы ведь и устали тоже. Проблема второй попытки: зная, что ты можешь исправить, ты одновременно знаешь, на что повлиять не получится, – я никогда не тосковал по неведению так, как тоскую сейчас.
Надеюсь, что ты в порядке. Я беспокоюсь о тебе. Оливье тебе как-нибудь дал понять, когда он собирается вернуться?
С любовью,
Я
Дорогой мой Питер,
13 июля 2056 г.
Сейчас очень поздно, почти три часа ночи, и я сижу в своем кабинете в лаборатории.
Сегодня вечером мы были у Обри и Норриса. Я не хотел идти. Я устал, мы все устали, я не хотел надевать полный санитарный костюм, просто чтобы отправиться к ним домой. Но Натаниэль настаивал: он уже несколько месяцев их не видел, он о них беспокоится. Обри же в следующем месяце 76, Норрису скоро 72. Они не выходили из дому после того, как первый случай был диагностирован в нашем штате, и поскольку людей с полными санитарными костюмами раз-два и обчелся, они в некоторой изоляции. Речь не только о том, чтобы их проведать, было и другое соображение, касающееся Дэвида. Так что мы пошли.
Когда мы припарковались, Дэвид мрачно вылез из машины первым, я – вслед за ним, после чего я остановился и посмотрел на их дом. Я ясно помнил, как пришел сюда впервые, стоял на тротуаре и смотрел на окна, освещенные золотистым светом. Даже с улицы в их богатстве не было никаких сомнений; подобное богатство всегда оказывалось в некотором роде защитой для себя самого – никому бы не пришло в голову вламываться в такой дом, хотя даже ночью вещи и произведения искусства были ясно видны, вот,
