и всё — ты… Hè могу без тебя, не могу… не хочу быть, жить… все потеряло смысл. Как одолею _э_т_о?.. Не знаю. Не хочу думать… Жду… Чего жду? Не знаю. Чего мне ждать?.. Зачем увидел, узнал — _т_а_к_ — тебя?.. Это не отчаяние. И если нужно, чтобы _в_с_е_ мое, во мне, — рухнуло, истаяло… — пусть, — я счастливый, единственный во всем мире! — и я все отдам, все размету в себе, ото всего отвернусь и… окаменею… — пусть! — только бы ты повторилась во мне, только бы _б_ы_л_о_ то, что было… а оно было, и я не повторю — «зачем я увидал тебя?!..» Увидал — и огромную, чудесную жизнь видел, — ты все во мне _у_м_н_о_ж_и_л_а_ и _о_с_и_я_л_а…

Вот, 4 ч. дня, ты проехала полдороги, — все дальше уходишь от меня… — и _в_с_е_ бессильно: ты — живая — во мне, ты, вечная, утвердилась в душе и сердце — и теперь ты — навеки моя, во мне… Как полыхает сердце!.. Я как в безумии, в бессилии слышать и видеть все, что _в_н_е_ тебя. Я утонул в тебе, во всем твоем, неизъяснимая, прекраснейшая в мире! Оля… Ольга… Нет слова у меня, все _п_р_и_т_у_п_и_л_о_с_ь, приглохло, как ты пропала… Все — будто сон, — и не вспомнишь, и вдруг — все на миг видишь, и весь я — в _и_с_с_т_у_п_л_е_н_и_и… в стонах. О, это не скажешь, нет. Это лишь взглядом… как ты _в_н_я_л_а_ этот мой _в_с_е_ сказавший тебе взгляд — в métro… Ты _п_о_н_я_л_а_ _в_с_е: и ослепительный свет во мне, и боль, и мольбу… _О_л_ь_г_а!.. приди, вернись! Оля, без тебя жить не буду, иссякну. Вечером зайду к Меркулову. Какая дивная гортензия! Какие нежно-розо-палевые шпажинки!.. Нежная твоя душа в них. Я их целую. Они мне шепчут — Ваня… Бросаю — кто-то из St-Geneviève, зачем-то… Оля, губки дай, дивный твой рот, _т_о_м_я_щ_и_й… ах, Оля!.. Твой В.

[На полях: ] Будь сильна! Будем верить и напрягать волю — жить! Как нежно-чутко, как безумно-страшно обнимаю тебя _в_с_ю!

Я тебе подарю _н_о_в_о_е. Оно родится.

Я в смятении, все спуталось. Могу только — Оля, Оля… Оля… Это — пройдет и я найду себя.

124

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

12. VI. 1946 2–45 дня Солнце… в просветах.

Но во мне — нет солнца, Ольга моя… ты, солнечная, закрыла его собою, ты увела его, и я не могу жить, я окаменел, я жду твоего _с_в_е_т_а. Девочка… как сладко я томлю себя твоею лаской, которую ты отняла у меня, _т_а_к_ ослепив, _в_с_е_ заместив собой и — _в_с_е_ отняв! Я страдаю, считаю эти истомляющие минуты бесплодно текущего, бессмысленного бытия в пустоте… Я не нахожу мыслей, слов, чувств, чтобы найти себя — в тебе… Ты _у_в_е_л_а_ меня от меня, ты — безвинная — так горько меня опустошила, _т_а_к_ безоглядно открыв мне себя, так овеяв твоею неизъяснимостью, дивонька моя… о, где же сила моя, чтобы высказать, _ч_т_о_ со мной?!.. Я только тобой живу, я стараюсь вызвать в себе твой голос, твои движенья, твое дыханье, твой зов ко мне. Какое богатство страданья тобою… какая жгучая горечь утраты… Цветы твои меня томят и будят, и я сквозь слезы смотрю на них. Ушла… и все отняла. Я не, знаю, что делать мне, куда уйти от себя, от боли о тебе, от мучительной, неутолимой тоски… Оля, _э_т_о_ больней пережитого в страшные годы, это — казнь мне, — за что?!.. Получить такое счастье — и утратить. Лучше бы совсем не видать тебя!.. — вот почему — бессознательно — отклонялся я от встречи с тобой… Я знаю, что теперь я буду опустошать себя, бесплодно тоскуя… — не могу без тебя, это не жизнь надеждами, а пытка… Ну, не могу больше… не хочу ускорять свое уничтоженье… — пусть _с_а_м_о_ исходит, пусть не томит и тебя мой плач сердца. Буду тешить себя призрачностью, отражением текучей жизни дня… — это тебе приятней, чем мои стенанья. Да… вчера ночью я позвал тебя… я забылся и поднялся на постели, прислушиваясь к твоему дыханью. Я хотел тихо пойти к тебе… безумный. И схватился за грудь, где была невыразимая тоска… хуже, чем в первые дни июня 39, когда взывал о _к_о_н_ц_е. И не мог плакать, облегчить боль… только одно — «Оля… приди…» — и сознание, что ты не придешь… м. б. _н_и_к_о_г_д_а_ не придешь…

Я следил, как бежало время… — она в Утрехте… в этом проклятом болоте, где _в_с_е_ отнимает ее от меня, берет ее у жизни, душит ее… и нельзя помочь ей, вырвать из этой ямы, из этой проклятой опустошимости!.. Столько не спето тебе, не прошептано, не _д_а_н_о_ мною!., я знаю это. Моя ласка не нашла и бледного выраженья того, что во мне. А во мне — чувствую — огромное! — и так сгинет.

Ну, буду сказывать тебе о вчерашнем дне…

Как пьяный бродил, лежал на кушетке, окаменевший. Но я не был «у себя». Снова меня брали другие, рвали сердце, плели вокруг эту постылую паутину быта. Я отзывался, храня тебя в себе, _в_и_д_я_ и чувствуя лишь тебя. Меня никак не обрадовало принесенное известие — принес совершенно посторонний, накануне приехавший из Сен-Женевьев, — что «Пути» вышли, он видел в витринах центра. Вид книжки приятный. Затем явился пресловутый Брайкин553, отнявший у меня с час. У него узнал телефон окулиста Прокопенко554, которому позвоню и условлюсь о визите к нему. Затем Юля — «как вы, дядя Ваня?» Очень нежно говорили о тебе. Затем уже в девятом часу был я у Меркулова, чтобы поблагодарить за помощь тебе в отъезде и вдруг, меня нашла у них —! — о, напор! — Эмерик с женихом и принесла мне — показать! — мою книжку, попросить «омаж»[179] для какого-то иезуита-критика555, связанного с издательством моим. Книги не дала, в пятницу мне пришлют мои 50 экз. Ольгунка… вот мое интимнейшее теперь смотрится из-за стекол витрин книжных магазинов… уже начинают касаться моего… _ч_т_о? примут в душу?.. Книга вышла 10-го. Я с горечью подумал, почему мне не доставила она — я бы принес ее твоему сердцу. Так все скрутилось… и твой отъезд, и моя боль, и книга — мое дитя… и пустяки дня… и во всем этом ты нетленно, о, какая боль о тебе! Ольга… я не могу и не стану жить без тебя! _н_е_ _м_о_г_у_… мне все постыло. Ты отдала мне свое сердце, а сама ушла… ты идешь мимо своей жизни, ты жертвуешь ценнейшим — призрачности. Если