Сейчас она улыбается, ее ручки тянутся ко мне, чтобы я взял ее. Она растопила мое гребаное сердце, но, Господи Иисусе, с чем, черт возьми, я столкнусь в ближайшие годы? Я буду лысым или, может быть, даже скончаюсь. Или окажусь в тюрьме, потому что, если какой-нибудь маленький ублюдок дотронется до нее, я вырву его гребаное сердце. Подхватываю ее на руки и оставляю Аву, чтобы она помогла моему тихому мальчику надеть конверсы.

— Папа, тебе нужно успокоиться. Ты доведешь себя до сердечного приступа. — Она прижимается к моей шее, и моя неистовая, сумасшедшая любовь к моей дерзкой маленькой леди полностью восстанавливается. Но моя жена зарабатывает себе четвертый трах-возмездие за день.

— Папочка, — поправляю я. — А тебе нужно перестать слушать свою мать.

Быстро поднимаюсь по лестнице и врываюсь в ее комнату, бросая ее на кровать. Мое сердце разрывается, слыша, как она визжит от восторга, прежде чем вскочить и начать прыгать на постели, а ее длинные шоколадные локоны взлетают вслед за ней.

— Итак.

Потираю руки в попытке сделать то, что собираюсь предложить, захватывающим. Где мне искать джинсы и джемперы? Открываю розовые дверцы шкафа и начинаю перебирать вешалки, сразу же натыкаясь на что-то длинное и в оборках. Вытаскиваю отвратительную штуковину и поднимаю ее. Мэдди отражает мой полный отвращения взгляд.

— Бабушке нужно перестать покупать тебе платья.

— Знаю. — Она садится и скрещивает ноги. — Ты уничтожишь ее сегодня, папа?

— Папочка, — снова поправляю я, запихивая платье на верхнюю полку, с глаз долой. — Я мог бы.

— Весело, — хихикает она.

— Знаю. — Я достаю милое маленькое платье в полоску в морском стиле. Без рукавов, но я подберу кардиган. — Как насчет этого?

— Нет, папа.

— Папочка. А как тебе это?

Показываю ей платье длиной до голени из лимонной парчи, но она дерзко качает своей маленькой головкой.

— Мэдди, — вздыхаю я. — Ты это не наденешь.

Боже, дай мне побыстрее гребаных сил, пока я не свернул этой упрямице ее маленькую шейку.

— Я надену колготки. — Она вскакивает и вытягивает розовый ящик. — Вот эти. — говорит она, поднимая какие-то полосатые штуки.

Я наклоняю голову в знак согласия и киваю. С этим я могу справится.

— А футболка? — спрашиваю я.

Она смотрит вниз и гладит свой маленький животик.

— Мне нравится эта.

— Тогда как насчет того, чтобы купить такую же, но размером побольше? — иду я на компромисс. Я снимаю мятно-зеленую футболку в сердечко с длинными рукавами, и поднимаю ее, весь такой веселый и улыбающийся. — Мне нравится вот эта. Сделай папочку счастливым.

Я, бл*ть, надуваю губы, как печальный, отчаявшийся придурок, и могу сказать, что ее пятилетний разум тоже считает меня придурком.

— Ладно, — тяжело вздыхает она. Это глупо. Это она должна угождать мне.

— Хорошая девочка. — Беру ее на руки и ставлю на кровать. — Руки вверх.

Она вскидывает руки в воздух и позволяет мне избавить ее от недофутболки, заменив зеленой, которая мне так нравится, затем снять с нее джинсовые шорты и прикрыть ее маленькие ножки восхитительными колготками в разноцветную полоску, натянув поверх шорты.

— Идеально.

Я отступаю и одобрительно киваю, затем достаю из гардероба серебристые конверсы.

— Эти? — Не знаю, зачем спрашиваю, она отказывается носить что-либо еще.

— Ага. — Она опускается на свою милую попку и поднимает ногу, чтобы я надел их. — Папочка?

Я напрягаюсь с головы до ног при звуке слова, которым постоянно требую, чтобы она меня звала. Она чего-то хочет.

— Мэдди, — медленно и осторожно отвечаю я.

— Я бы хотела младшую сестренку.

Я чуть не падаю на задницу от смеха. Еще одна девочка? Нихрена подобного, придется накачать меня наркотиками и подрочить, чтобы извлечь мое семя. Ни единого гребаного шанса, ни за что на свете, никогда, ни за что.

— Что тут смешного? — Она озадаченно смотрит на мое смеющееся лицо.

— Мы с мамочкой счастливы и с вами двумя, — успокаивающе говорю я, быстро надевая другой кроссовок в стремлении сбежать из этой комнаты и от этого разговора.

— Мамочка хочет еще одного ребенка, — сообщает она, и мой потрясенный взгляд поднимается к серьезным шоколадным глазкам.

Ава хочет еще одного ребенка? Но она ненавидела беременность. Мне нравилось. А она ее терпеть не могла. Мне нравилось в ней все, кроме самих родов. За эти адские двадцать четыре часа она хорошо мне отомстила. В меня впивались ногтями, постоянно орали и неоднократно угрожали разводом. И ее рот был похож на гребаную сточную канаву. Но что убивало меня больше всего, так это то, что я видел, как сильно ей больно и не мог ничего сделать. Я выполнил бы любое ее желание, но никогда бы не подверг ее снова такому.

— Нам нужны лишь вы двое, — повторяю я, поднимая ее с кровати и ставя на крошечные ножки в серебристых конверсах.

— Знаю. — Она убегает, смеясь. — Мама сказала, что у тебя глаза вылезут из орбит, и они вылезли!

Я смеюсь, но не потому, что это смешно. Совсем нет. А потому, что чувствую такое гребаное облегчение. Я никогда не смог бы отказать Аве, если бы она захотела еще одного ребенка, только не после моего дурацкого, творческого подхода заделать нам наши очаровательные копии. Улыбаюсь широкой улыбкой, той, которую приберегаю только для своих детей. Как же я рад, что спрятал тогда те таблетки.

* * *

Это действительно самый длинный день в моей гребаной жизни. Десятки детей бегают вокруг и орут, а их матери притворяются, что присматривают за своими отпрысками, но именно я нахожусь под непрестанным наблюдением отчаявшейся кучки скучающих домохозяек. Может, мне следует отказаться от личного обучения и потратить некоторое время на то, чтобы консультировать мужей этих женщин, как доставить им удовольствие — возможно, уроки о разновидностях траха. Задумчиво киваю сам себе, когда в поле зрения появляется моя мама. У нее такой взгляд, и я знаю, что сейчас мне прочитают нотацию.

— Сынок, не налегай. — Она смотрит на бутылку «Бада» в моей руке, побуждая сделать глоток.

Я подхожу к ней и прижимаю ее взволнованное тело к себе.

— Мама, перестань суетиться.

Я веду ее к веранде, где сидят и весело болтают мой отец, Амалия и доктор Дэвид. Мои дети тоже не могли удержать моих родителей на расстоянии.

— Я просто… — она запинается, кладя морщинистую ладонь мне на живот и слегка гладя. — Я просто волнуюсь, вот и все.

Я знаю, но ей не нужно беспокоиться. Я могу насладиться несколькими кружками пива, как и все остальные, и