в этой борьбе. Так вот я бы и хотел, чтобы вы об этом подумали, при этом я бы хотел, чтобы вам было ясно, что борьба идет не против ученых и не против науки, а за ученых и за науку. Речь идет о том, чтобы у нас не было в дальнейшем жизненных трагедий, свидетелями которых вы являетесь, потому что когда прошло 40 лет научной деятельности, и нет ни одной книги, которую можно было бы, не краснея, предъявить советскому народу, – это действительно трагедия. Мы боремся за то, чтобы наши студенты, аспиранты были воспитаны так, чтобы подобные жизненные трагедии были бы для них немыслимы. Это – главный смысл всей нашей борьбы, борьбы за науку, за идейную вооруженность всего коллектива, и коллектива ученых, и студенческого коллектива. В этом главный смысл борьбы, и я хочу, чтобы это по-настоящему было ясно всем работникам нашего факультета. Беспощадный разгром космополитизма, безусловно, приведет к дальнейшему росту, к дальнейшему повышению идейно-теоретического уровня всей нашей работы. Общий тон нашего собрания, его высокий идейно-теоретический уровень, заставляет меня высказать в этом полную свою уверенность. (Аплодисменты)»[965].

Многочасовое заседание Ученого совета подошло к концу. Профессор Р. А. Будагов зачитал проект решения. Без единого дополнения заготовленное решение было принято. Единогласно.

Ни вводная часть, ни пункты постановления не содержали непосредственных оргвыводов, но намечены они были, и вполне конкретно, выделяя квадригу «космполитов»:

«Ученый совет считает, что ряд научных работников нашего факультета, несмотря на их декларативные заявления о перестройке, продолжает оставаться на позициях космополитизма и формализма. Это относится к профессорам Эйхенбауму, Жирмунскому, Азадовскому и Гуковскому. ‹…›

Ученый совет отмечает также, что целый ряд ученых кафедр русской и западноевропейских литератур имеют в своих работах немало серьезных ошибок методологического порядка. К их числу относятся проф[ессора] Бялый, Берков, Реизов и уже подвергавшиеся ранее суровой критике проф[ессора] Алексеев, Пропп, Томашевский, Смирнов и Долинин.

Ученый совет находит, что научная и педагогическая деятельность названных выше представителей космополитизма в литературоведении проф[ессоров] Эйхенбаума, Жирмунского, Азадовского и Гуковского пагубно сказывалась на воспитании молодежи.

Ученый совет считает, что идейный разгром космополитизма в литературоведении является первоочередной и жизненно необходимой задачей, диктуемой борьбой за принцип партийности в нашей науке, за воспитание студенчества и всего нашего народа в духе советского патриотизма»[966].

Оргвыводы не являлись прерогативой Ученого совета и руководства факультета, они должны были стать следствием проведенного «разоблачения». Принятие соответствующих решений происходило позднее, на уровне Министерства высшего образования СССР при согласовании с аппаратом ЦК ВКП(б), куда также поступали материалы проработок[967].

Само же двухдневное заседание Ученого совета стало для ленинградской науки о литературе наиболее памятным и трагическим событием, квинтэссенцией травли научной мысли всех послевоенных лет. Этому способствовал, прежде всего, сам характер заседания – оно было нарочито публичным. Это был театр, напоминавший по своему жанру Колизей.

Если не осознавать чудовищной обстановки, царившей на том заседании, может напрашиваться вопрос, почему же никто не сказал что-то наперекор, или, говоря словами Е. Г. Эткинда, относящимися к событиям более позднего времени, 1974 г., «Почему на Ученом совете никто не задал ни одного вопроса?»[968]. Уместно ответить его же словами: «Из-за леденящего душу, парализующего язык и мысли, привычного и непреодолимого, постыдного и грозного СТРАХА»[969].

Ученый совет пушкинского дома

Заседание Ученого совета Института литературы Академии наук прошло 8 апреля 1949 г. более сдержанно, но обвинения были не менее угрожающими, поскольку и в Пушкинском Доме требовалось со всей большевистской страстностью «разоблачить» космополитов, дабы освободить места для литературоведов новой формации. Именно «кадровым вопросом» объясняется то, что к постоянно оплевываемым четырем фамилиям там прибавились еще две, соответствующей национальности, – Л. А. Плоткин и Б. С. Мейлах.

Кроме того, атмосфера в Пушкинском Доме усугублялась еще одним обстоятельством. «Идут аресты. Увольняют с работы или бросают на 10 лет в заточенье за “разговоры”, “неправильную” точку зрения, за применение термина “антисемитизм” в применении к советской власти»[970].

Незадолго до заседания Ученого совета в университете был арестован А. Г. Левинтон, а почти накануне заседания в Пушкинском Доме – сотрудник института и пасынок заведующего аспирантурой Пушкинского Дома И. И. Векслера Илья Захарович Серман. Причем его арестовали не вечером или ночью, что было традиционно, а во время лекции. Позднее Е. Г. Эткинд вспоминал этот день:

«Мы подрабатывали лекциями – например, в библиотеке выборгского [районного] Дома культуры: Серман говорил о русской литературе, я – о западной. Лекции бывали по средам: сперва он, потом я. Однажды (я помню этот день – 6 апреля 1949 года) я вошел в аудиторию, где ждали наши общие слушатели, и застал их в смущении. Один из них, который был похрабрее, отвел меня в сторону и рассказал: во время лекции вошел человек, забрал портфель профессора и потом – дождавшись, кажется, перерыва, – на глазах у всех увел лектора. Каково мне было говорить с той же кафедры…»[971]

Заседание Ученого совета Института литературы начиналось докладом исполняющего обязанности директора профессора Н. Ф. Бельчикова, после чего начались прения, в которых можно было слышать выступления, отрепетированные на партийном собрании 29–30 марта. Выступали все те же – А. С. Бушмин, Д. С. Бабкин, Б. П. Городецкий, В. А. Ковалев… Как показывает приводимый ниже текст постановления Ученого совета от 8 апреля 1949 г., максимальные усилия были приложены для дискредитации бывшего руководства учреждения:

«Ученый совет Института литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, заслушав и обсудив доклад и. о. директора Института, проф[ессора] Н. Ф. Бельчикова – “Итоги и задачи работы института в свете статей партийной печати об антипатриотической группе театральных критиков” и полностью признавая правильность и своевременность указаний партии о решительной борьбе с компаративизмом и формализмом, космополитизмом и буржуазным объективизмом в науке и искусстве,

ПОСТАНОВЛЯЕТ:

1. Признать план научно-исследовательских работ Института на 1948 г. – невыполненным. Особенно следует отметить в этом отношении необходимость коренной и принципиальной переработки капитальных коллективных трудов Института: 6, 7, 8, 9 и 10 томов “Истории русской литературы”, 1, 2, 3 и 4 томов “Истории русской критики”, 1, 2 и 3 томов “Русского фольклора”.

2. Ходатайствовать перед Президиумом Академии наук СССР о пересмотре плана научно-исследовательских работ Института на 1949 год.

3. Выступления многих товарищей с оценкой работы института и руководящих научных сотрудников правильно показали, что невыполнение плана и низкий научный уровень коллективных и индивидуальных работ, входивших в план научно-исследовательских работ Института на 1948 г., объясняются наличием в составе Института ряда научных работников, стоящих и до сего времени на враждебных марксизму-ленинизму компаративистских, формалистических,