Шрифт:
Закладка:
Тем временем восходящие философы тоже были недовольны. Они считали «Дух законов» чуть ли не руководством по консерватизму; их возмущала редкая набожность, умеренность предлагаемых реформ и полусерьезная концепция религиозной терпимости. Гельвеций писал Монтескье, упрекая его в том, что он слишком много внимания уделяет опасностям и трудностям социальных перемен. Вольтер, который готовил свою собственную философию истории в «Эссе о нравах», не был в восторге от достижений Монтескье. Он не забыл, что месье ле Презент воспротивился его приему в Академию со словами: «Для Академии было бы позором, если бы Вольтер был ее членом, а для него когда-нибудь будет позором, что он им не был». В сложившихся обстоятельствах критика Вольтера была сдержанной и сопровождалась похвалой. Он утверждал, что Монтескье преувеличивал влияние климата; он отмечал, что христианство зародилось в жаркой Иудее и до сих пор процветает в прохладной Норвегии; и он считал более вероятным, что Англия стала протестантской из-за красоты Анны Болейн, а не из-за холодности Генриха VIII. Если, как предполагал Монтескье, дух свободы зародился в основном в горных районах, то как объяснить крепкую Голландскую республику или liberum veto польских господ? В своем «Философском словаре» (1764) Вольтер заполнил страницы примерами, указывающими на то, что «климат имеет некоторое влияние, правительство — во сто крат большее, религия и правительство вместе взятые — еще большее».
Мы могли бы спросить тех, кто утверждает, что климат делает все [Монтескье этого не утверждал], почему император Юлиан в своем «Мисопогоне» говорит, что в парижанах его радовали серьезность характера и суровость нравов, и почему эти парижане, без малейшего изменения климата, теперь похожи на игривых детей, которых правительство в один и тот же момент наказывает и улыбается, и которые сами через мгновение также улыбаются и поют пасквили на своих хозяев.
Вольтер нашел его
Меланхолично ли, что в стольких цитатах и стольких изречениях почти всегда истиной оказывается противоположное утверждению: «Жители теплого климата робки, как старики; жители холодных стран отважны, как молодые»? Мы должны быть очень внимательны к тому, как общие предложения ускользают от нас. Никто никогда не мог сделать лапландца или эскимоса воинственным, в то время как арабы за четыреста лет завоевали территорию, которая превышала территорию всей Римской империи.
А потом похвала:
Убедившись, что в «Духе законов» много ошибок… что в этой работе нет ни метода, ни плана, ни порядка, следует спросить, что же на самом деле является ее достоинством и привело к ее великой славе. Прежде всего, она написана с большим остроумием, в то время как авторы всех других книг на эту тему нудны. Именно по этому поводу одна дама [госпожа дю Деффан], обладавшая не меньшим остроумием, чем Монтескье, заметила, что его книга — это l'esprit sur les lois [остроумие законов]; более верного определения и придумать нельзя. Еще более сильная причина заключается в том, что книга демонстрирует великие взгляды, нападает на тиранию, суеверие и измельчание налогов…. Монтескье почти всегда ошибался с учеными, потому что он не был ученым; но он почти всегда был прав против фанатиков и сторонников рабства. Европа обязана ему вечной благодарностью.
А в другом месте он добавил: «Человечество потеряло свои права [на свободу], а Монтескье их вернул».
Позднейшая критика в основном соглашалась с Вольтером, проверяя его собственные преувеличения. Действительно, «Дух законов» был плохо построен, в нем не было логики в расположении и последовательности тем, и часто забывалась объединяющая тема. В своем рвении быть ученым, накапливать и интерпретировать факты Монтескье порой переставал быть художником; он терял целое в частях, вместо того чтобы согласовать части в гармоничное целое. Данные он собирал полжизни, а книгу писал двадцать лет; разрозненная композиция нарушила ее единство. Он слишком легко делал обобщения на основе нескольких примеров и не искал противоположных примеров — например, католической Ирландии на холодном и «следовательно» протестантском севере. Он выдал свой метод, когда сказал: «Я изложил первые принципы и обнаружил, что конкретные случаи естественным образом вытекают из них; что истории всех народов являются лишь следствиями из них»; в этом и заключается опасность подхода к истории с философией, которая должна быть доказана с ее помощью. Собирая сведения, Монтескье слишком охотно принимал непроверенные рассказы путешественников, а иногда и вовсе принимал басни и легенды за историю. Даже его непосредственное наблюдение могло быть ошибочным; ему казалось, что он видит разделение властей в английском правительстве, в то время как законодательная власть заметно поглощала исполнительную.
Против этих недостатков должны были быть великие достоинства, которые обеспечили книге признание и влияние. Вольтер справедливо обозначил стиль. Однако и он страдал от фрагментарности. Монтескье потакал своим пристрастиям к коротким главам, возможно, для того, чтобы сделать акцент, как в «главе» о деспотизме; в результате получилось неприятное стаккато, мешающее течению мысли. Частично эта фрагментарность может быть связана с прогрессирующим ослаблением зрения, вынуждающим его диктовать, а не писать. Когда он дал себе волю и заговорил, он достиг, благодаря четким и язвительным предложениям, некоторого блеска, который придавал «Персидским письмам». Вольтер считал, что в «Сущности права» больше эпиграмм, чем подобает труду о праве. («В Венеции, — говорил Монтескье, — так привыкли к скупости, что никто, кроме куртизанок, не может заставить их расстаться со своими деньгами».) Тем не менее это магистратский стиль, умеренный и спокойный. Временами он бывает неясным, но его стоит разгадать.
Монтескье был скромен и прав, приписывая часть ценности книги ее предмету и цели. Найти законы в законах, некую систему в их изменении по месту и времени, просветить правителей и реформаторов, рассмотрев источники и
