получили безусловное подтверждение возможности цепной реакции с использованием 238 [sic], что радикально меняет характер дела. Милликен исходит в своих замечаниях из убеждения, что перспективы существуют только у 235. Это и естественно, поскольку он не получил информации о последних достижениях, о которых британцы сообщили нам по большому секрету.

Он был согласен, что работу «следует вести в несколько более энергичной форме», но по-прежнему рассматривал ее перспективы глубоко скептически:

Даже если физики получат все, на что рассчитывают, я полагаю, что до появления каких-либо практических результатов нам предстоит еще долгий период инженерной работы высочайшей сложности, если только речь не будет идти о взрывчатке, в чем я очень сомневаюсь[1636].

Скептицизм директора УНИР сохранялся, несмотря на новости о замечательной делимости плутония. В течение всей весны 1941 года Сегре и Сиборг продолжали работать над определением различных сечений рукотворного элемента. В воскресенье 18 мая, изготовив наконец образец, достаточно тонкий для точных измерений, они рассчитали сечение деления плутония медленными нейтронами, и оно оказалось в 1,7 раза выше, чем у 235U. В понедельник, когда Лоуренс узнал об этой новости, он немедленно начал действовать:

Мы рассказали Лоуренсу о полученном вчера неоспоримом доказательстве деления 23994 медленными нейтронами, и он пришел в сильное возбуждение. Он тут же позвонил в Чикагский университет и рассказал об этом Артуру Х. Комптону… Комптон немедленно попытался позвонить Вэнивару Бушу (безуспешно), а затем послал ему телеграмму… В своей телеграмме Комптон указывал, что этот опыт… значительно увеличивает значение проблемы деления, так как количество имеющегося материала [т. е. 238U, преобразованного в плутоний] возросло теперь более чем в 100 раз… Он сказал, что Альфред Лумис и Эрнест Лоуренс просили его еще раз подчеркнуть важность ускоренного проведения работы [по урану и графиту] в Колумбийском университете[1637].

Каждый раз, когда американская программа увязала в бюрократической нерешительности, ее «выручал» Гитлер со своей военной машиной. Главным обострением этого лета была начавшаяся утром в воскресенье 22 июня операция под кодовым названием «План “Барбаросса”» – открытие Восточного фронта, наступление на восток силами 164 дивизий, в том числе финских и румынских сил, с целью молниеносного вторжения в СССР. Грандиозной целью фюрера, которую он особо выделял в секретной директиве, выпущенной шестью месяцами раньше, было «разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии»[1638][1639]. Гитлер рассчитывал еще до наступления зимы дойти до Урала и захватить промышленную и сельскохозяйственную базу Советского Союза; к июлю немецкие танки уже переправились через Днепр и угрожали Киеву.

Впечатление, которое произвело на Конанта то, что он увидел в Лондоне, и расширение масштабов войны – все это парадоксальным образом усугубило его скептическое отношение к программе, управление которой он только что взял на себя:

Я сказал Бушу, что в первом докладе Комптона меня особенно беспокоило предположение, что получение цепной реакции достаточно важно, чтобы оправдать огромные расходы денежных и человеческих ресурсов. На мой взгляд, защита свободного мира находилась в столь опасном состоянии, что серьезного рассмотрения заслуживали только те действия, которые с большой вероятностью могли дать результат в течение нескольких месяцев, максимум года или двух. Летом 1941 года, когда я еще живо помнил то, что видел и слышал в Англии, меня раздражали доводы некоторых физиков, работавших с Урановым комитетом, с которыми я время от времени встречался. Они возбужденно говорили об открытии нового мира, о революции, которую энергия, получаемая из уранового реактора, должна произвести в нашем индустриализованном обществе. Эти фантазии оставляли меня безучастным. Я утверждал, что, пока нацистская Германия не будет повержена, вся наша энергия должна быть направлена на достижение одной насущной цели.

Конант, испытавший на себе лондонский блиц, чувствовал себя как в осажденной крепости; Бушу же, как отмечает Конант, «предстояло принять важнейшее решение относительно приоритетов работы»[1640]. Оба они хотели получить четкую, прагматичную оценку ситуации. Они решили, что докладу Комптона необходимо вливание здравого смысла, которое даст инженерная экспертиза. Комптон без лишнего шума отошел от дел; его место временно занял У. Д. Кулидж, ученый из компании General Electric. Конант привлек к работе еще одного инженера из Bell Laboratories и другого из компании Westinghouse, и в начале июня расширенный таким образом комитет заново рассмотрел исходный доклад.

Бриггс выступал убедительно. К этому моменту он уже получил протокол заседания технического подкомитета MAUD от 9 апреля, на котором Пайерлс сообщил, что результаты измерения сечений подтверждают возможность создания бомбы на быстрых нейтронах. Кроме того, Бриггс только что узнал от Лоуренса[1641], что сечение деления плутония быстрыми нейтронами приблизительно в десять раз выше, чем у 238U. Лоуренс даже представил отдельный отчет по элементу 94, в котором – впервые в официальных американских документах – подчеркивалась важность деления быстрыми нейтронами по сравнению с медленными. Но Бриггса по-прежнему больше интересовала цепная реакция на медленных нейтронах для производства энергии, и эта же точка зрения была отражена во втором докладе НАН. «Летом 1941 года, – вспоминает сотрудник Джона Даннинга Юджин Бут, – Бриггс зашел к нам в подвал Пьюпин-холла в Колумбийском университете посмотреть на наш эксперимент по выделению 235U методом [газовой] диффузии гексафторида урана. Он проявил интерес к нашей работе, выразил свое одобрение, но денег не дал»[1642].

Комптон считал, что этим летом американская программа была на грани смерти: «Ответственные представители правительства… были почти готовы исключить исследования деления из военной программы»[1643]. Он полагал, что программу спасло предложение Лоуренса использовать для бомбы плутоний. Возможно, делимость элемента 94 убедила самого Комптона. Для ответственных представителей правительства она не была решающим аргументом. Они были люди твердые, и им нужны были твердо установленные факты. Такие факты начинали появляться. «Более важную роль, чем доводы Комптона и Лоуренса, – пишет Конант, – сыграли известия о выводах группы английских физиков, которые заключили, что создание бомбы из урана-235 – дело абсолютно осуществимое»[1644].

Британцы пытались сообщить об этом в течение всей зимы и весны. В июле они предприняли очередную попытку. Дж. П. Томсон закончил проект заключительного отчета комитета MAUD 23 июня, на следующий день после того, как начал осуществляться план «Барбаросса». Во время появления проекта отчета MAUD в Лондон приехал на совещание с британцами Чарльз К. Лауритсен, уважаемый опытный физик из Калтеха, начинавший работать на НКОИ в области ракетостроения. Комитет пригласил его на заседание, проходившее 2 июля в Берлингтон-хаусе. Лауритсен внимательно слушал и