1941 года он встречался в Англии с руководителями британского правительства, получил аудиенцию у короля, принял почетную степень Кембриджского университета и гулял потом по живописным задворкам колледжей, отвоевал для представительства НКОИ место среди враждебно настроенных американских военных и военно-морских атташе, еще раз обедал с Черчиллем. Его миссия в Британии была скорее дипломатической, нежели технической. Он обсуждал химическое оружие и производство взрывчатых веществ, но не мог принять участие в интенсивном обмене информацией о радарах, потому что очень мало что понимал в электронике. Хотя он знал о работах по урану, и эта тема входила в круг его официальных обязанностей в НКОИ, режим секретности и его «прочная вера в принцип “ограничения информации необходимым минимумом”» не позволили Конанту выяснить, что́ узнали о возможности создания бомбы британцы.

В Оксфорде он встретился с «французским ученым» – вероятно, Хансом фон Хальбаном, – который жаловался на бездействие в области исследований урана и тяжелой воды. «Поскольку его жалобы явно “выходили за рамки официальных каналов”, я быстро закончил разговор и забыл об этом случае». Такую реакцию можно было понять: Конант не мог знать, какой режим безопасности распространяется в Британии на представителей «Свободной Франции». Но не был он откровенен и с Линдеманом. Они обедали вдвоем в лондонском клубе. «Он заговорил об исследованиях деления атомов урана. В ответ я повторил те сомнения, которые выражал я сам, и выражали при мне другие, на заседаниях НКОИ». Линдеман отмел их и пошел в наступление.

«Вы не учитываете, – сказал [Линдеман], – возможности создания бомбы огромной мощности». – «Как такое возможно?» – спросил я. «Путем выделения урана-235, – сказал он, – и создания механизма, который будет резко соединять две части этого материала, в результате чего в получившейся массе спонтанно возникнет самоподдерживающаяся реакция».

Как это ни поразительно, глава отдела химии и взрывчатых веществ НКОИ добавляет при этом, что – хотя дело было уже в марте 1941 года, – «именно тогда я впервые услышал даже о теоретической возможности создания бомбы». При этом он даже не стал интересоваться подробностями. «Я предположил, и вполне справедливо, что, когда и если Буш захочет узнать о работах, ведущихся в Англии в области атомной энергии, он сделает это через Бриггса»[1610]. Неудивительно, что венгерские заговорщики продолжали рвать на себе волосы.

Затем в дискуссию впервые вступил заслуженный американский физик, на мнение которого нельзя было не обратить внимания. Еще до того, как Сиборг и Сегре подтвердили делимость плутония, Эрнест Лоуренс сравнил господствовавшие в Америке скептицизм и консерватизм со все возрастающим энтузиазмом своих британских друзей и принялся действовать с характерным для себя рвением. В 1930-х годах Ральф Г. Фаулер, овдовевший зять Эрнеста Резерфорда, приезжал в Беркли и встречался с изобретателем циклотрона на пикниках и вечеринках по выходным. Теперь Фаулер был британским координатором научных связей в Вашингтоне и, пользуясь такой близкой позицией, убеждал Лоуренса вмешаться в это дело. К этому же призывал его и Марк Олифант, с которым Лоуренс встретился и подружился в Кавендишской лаборатории, куда он заезжал после Сольвеевского конгресса 1933 года.

Лоуренс поддерживал поиски плутония отчасти потому, что не питал больших надежд на разделение изотопов какими-либо из обсуждавшихся ранее методов – при помощи центрифуги, термодиффузии или барьерной диффузии. Однако где-то в начале этого года он задумался об электромагнитном разделении изотопов, тем же методом, который уже удалось применить в микроскопических масштабах Альфреду Ниру. Лоуренсу пришло в голову, что его уже устаревший метровый циклотрон можно превратить в большой масс-спектрометр. То, что Нир считал электромагнитное разделение в промышленных масштабах невозможным, только подстегнуло нобелевского лауреата из Беркли. Лоуренс жил, так сказать, от установки к установке; разработка установки, которая смогла бы освободить 235U из заключения в массе 238U (пока уран-графитовый реактор Ферми производил рожденный в Беркли плутоний)[1611], была для него достойной целью, реальным объектом приложения сил.

К этому состоянию он приближался постепенно. Эмоционально он был еще не готов отложить в сторону свои планы мирного времени. В феврале Беркли посетил Уоррен Уивер, директор отделения естественных наук Фонда Рокфеллера, желавший проверить, как идет строительство 4900-тонного, 4,7-метрового циклотрона, на которое менее чем за год до этого фонд выделил 1 150 000 долларов. Лоуренс не преминул пожаловаться на медлительность Уранового комитета – Уивер сотрудничал с другим отделом НКОИ, – но затем отвез его за территорию университета, на площадку для циклотрона на склоне холма, и рассказал администратору Фонда Рокфеллера, сперва раздраженному, а затем очарованному, о своих планах сооружения более совершенной и гораздо более крупной установки.

В марте, когда вернувшийся из Лондона Конант приехал в Беркли с выступлением, Лоуренс повторил ему свои жалобы. «Надавите наконец на комитет Бриггса, – внушал энергичный калифорниец президенту Гарварда. – Что, если германские ученые сумеют сделать атомную бомбу раньше, чем мы хотя бы исследуем существующие возможности?»[1612] Это подготовило Лоуренса к полномасштабному наступлению. Он начал его 17 марта, когда встретился в МТИ с Карлом Комптоном и Альфредом Лумисом.

Лумис обратился к физике после прибыльной карьеры в юриспруденции и области банковских инвестиций. Комптон был заслуженным физиком и стал президентом МТИ в 1930 году, после пятнадцати лет преподавания в Принстоне, где он в свое время защитил диссертацию. Оба они хорошо разбирались в политике организаций. Тем не менее пыл Лоуренса произвел на них такое впечатление, что почти сразу после того, как Лоуренс вышел из комнаты, Комптон позвонил Вэнивару Бушу, а тем же вечером продиктовал продолжившее этот разговор письмо к нему[1613]. Бриггс был «по природе своей человеком неспешным, консервативным и методическим и привык действовать в ритме государственных организаций мирного времени», – писал Комптон, пересказывая прямолинейные жалобы Лоуренса; он «проводит политику, соответствующую этим качествам и еще более ограниченную требованиями секретности». Британцы вышли вперед, хотя в Америке собралось «самое большое число самых лучших физиков мира». Немцы работают «очень активно». Бриггс привлек к работе лишь очень немногих физиков-ядерщиков Соединенных Штатов. Исследования деления открывают и другие возможности помимо разработки получения энергии из цепной реакции на медленных нейтронах, и эти возможности, «если они будут успешно реализованы, могут быть использованы в гораздо более важных военных приложениях».

Хотя Лумис и Комптон могли себе позволить читать Бушу такие нотации, оба они благоговели перед Лоуренсом – незадолго до этого Лумис пожертвовал одному частному фонду 30 000 долларов, только чтобы дать Лоуренсу возможность ездить по стране, – и считали, что Бушу лучше всего предоставить ему полную свободу действий: «Спешу добавить, что сам Эрнест никоим образом не предлагал принять участие