огромного стенного шкафа. Он позвякивал внутри какими-то склянками, складывал в стоявшую на полу сумку пузырьки и блестящие, изуверского вида изогнутые металлические инструменты, напоминающие арсенал палача. На пороге комнаты топтался, отдуваясь, Эльвер, ученик гарнизонного лекаря — долговязый, прыщавый парень в неряшливо зашнурованных башмаках и длиннополом кафтане, надетом, показалось Гэндальфу, прямо поверх ночной рубахи — видимо, какое-то чрезвычайное происшествие вытряхнуло беднягу из теплой постели и заставило сломя голову мчаться за помощью в Ортханк. По-прежнему потроша шкаф, Саруман с раздражением пояснил:

— Один дуралей спьяну взялся колоть дровишки, неудачно взмахнул топором, промахнулся, разрубил себе ногу, теперь истекает кровью, ничего неожиданного… У этого бедолаги, Брана, есть в Изенгарде какие-нибудь кровные родичи? — спросил он у запыхавшегося посланца. — Сестра, брат, может быть, кто-то из родителей?

Голова Эльвера мотнулась на тонкой шее, словно глиняный горшок, надетый на длинный шест.

— Откуда? Он сам-то не здешний, не то из Энедвейта, не то с Минхириата… какие у него тут могут быть родичи? Так, разве какие знакомые…

— Ладно, — проворчал Саруман, — пусть будут знакомые. Гэдж, возьми фартук и повязки, мне понадобится твоя помощь. — Он уложил в сумку нечто, напоминающее начищенный до блеска медный цилиндр. Скользнул мимолетным взглядом по Гэндальфу. — Ошибся дверью, Серый? Твоя берлога двумя этажами выше.

Гэндальф не смутился.

— Если я могу быть тебе чем-то полезен…

— Не можешь. И было бы очень мило, если бы впредь ты не трудился докучать мне своим назойливым любопытством. Вы, двое, — он кивнул Гэджу и Эльверу, — идемте!

* * *

Дожидаясь окончания этой истории, Гэндальф задремал в уголке библиотеки.

Саруман явился вскоре после полуночи — усталый, но, кажется, вполне довольный, во всяком случае, постное выражение, присущее в последнее время его лицу, сегодня покинуло его; глаза его блестели, на высоких, четко очерченных скулах алел румянец, словно после нескольких чаш доброй изенгардской наливки. Присев в любимое резное кресло возле камина, он несколько секунд сидел неподвижно, закрыв глаза и опустив голову на грудь, но тут же вздрогнул, услыхав в углу слабый шорох, и схватил стоявший на столе тяжелый медный подсвечник. Сощурился, разглядев в полумраке сероватый силуэт Гэндальфа.

— А, это опять ты… Я уж подумал — крыса. Почему ты еще не у себя?

— Я и не подозревал, что для гостей в Ортханке установлен комендантский час, — небрежно заметил Гэндальф.

— Я полагал, ты любишь уединение, — буркнул Белый маг.

— Я ждал тебя, дружище. Ну, как все прошло?

— Пожалуй, лучше, чем я ожидал. — Чуть помедлив, Саруман — с явным сожалением, показалось Гэндальфу — опустил подсвечник обратно на стол. — Этому парню, Брану, топор воткнулся чуть ниже колена, разрубил голень… ну, я, кажется, об этом уже говорил.

— Паршивая рана.

— Не столько сама рана — её, в конце концов, промыли и зашили — сколько потеря крови. Этой животворной благословенной субстанции, питательных соков организма, исполненных жизненным духом — так, кажется, говорится в медицинских трактатах… Потеря более четырех пинт крови грозит человеку неминуемой смертью.

— Да. И разве эту потерю можно восполнить извне?

— Разумеется. Если знать, как это делать.

— А ты… знаешь?

— Знаю. — Саруман говорил глухо, сквозь зубы, и тон его явно не приветствовал дальнейших расспросов. — Это несложно. Берешь кровь у одного человека и впрыскиваешь в вену другому. Вот и… и все.

Гэндальф пошевелил бровями. Все это было как-то неожиданно.

— А тебе что, приходилось и раньше это делать?

— Я достаточно много раз ставил подобные опыты. На животных.

— А на людях?

Белый маг долго молчал, прежде чем ответить. Наконец неохотно разжал губы:

— Была пара случаев. В Эдорасе.

— В этой твоей… больничке?

— Да. И что ты на меня так уставился?

Гэндальф поёжился.

— Ты так просто и небрежно об этом говоришь… Взять кровь у одного, перелить другому… Звучит, как описание жуткой извращенной пытки в подземельях Тангородрима.

— Ну-ну, — процедил Саруман. — Давай еще скажи, что это рукодействие противоестественно и богопротивно, и такую священную субстанцию, как кровь, переливать от одного существа другому решительно неугодно Валар, пусть лучше скорбный телом подохнет — в хлам обескровленный, но зато не оскверненный мерзким прикосновением хирурга…

— Не нужно утрировать, Саруман, и тем более приплетать сюда Валар. Хотя, наверное, в Валиноре сочли бы…

— В Валиноре! — Саруман с такой силой опустил на стол сжатый кулак, что несчастный подсвечник испуганно подпрыгнул. — Мы — не в Валиноре, Гэндальф! Не в этой твоей Благословенной Земле, чума тебя порази! Что они там, в Валиноре, вообще могут знать о Средиземье, если давно устранились из этого мира? Эти, светлоокие и многомудрые, не считают нужным принимать участия в происходящем здесь, так что нам теперь предстоит как-то самим барахтаться во всем местном дерьме! Причинять добро направо и налево, улаживать межрасовые распри, продвигать науки, развивать медицину, судорожно насаждать на каждом углу разумное, доброе и вечное! Иной раз в прямом смысле через кровь, пот и прочие органические жидкости, Серый! И, ей-богу, она, эта серость твоего мышления, меня прямо-таки убивает! Как можно, столько лет прожив в Средиземье, до сих пор мыслить по убогим валинорским меркам!

— Я не мыслю по валинорским меркам, Белый, тем более убогим. — Гэндальф уязвленно поджал губы. — И, может статься, именно на фоне моей серости твои идеи и блистают такой исключительной и белоснежной новизной, ты никогда об этом не думал?

— Оба переливания, которые я проводил в Эдорасе, закончились успешно, Гэндальф! Они выздоровели… те люди, которым я переливал кровь. И умерли бы, если бы я этого не сделал. Как и Бран. Ясно?

— Ага. Так Бран, значит, выживет?

— Да, выживет! Во всяком случае, когда мы уходили, он был уже не таким снулым и мертвенно-белым, как перед нашим приходом.

— Что ж, рад это слышать. А кто, э-э… кто дал ему свою кровь для переливания?

Саруман тяжело дышал, пытаясь справиться с собой и взять себя в руки. Наверное, он уже жалел о своей нечаянной и неуместной яростной вспышке — сказалась усталость и нервное напряжение; выудил из-под стола бутыль темного стекла, плеснул её содержимое в деревянный кубок, осушил его залпом. Провел рукой по лицу. Усилием воли укротил обуревающее его нездоровое раздражение — и голос его, когда он заговорил, вновь зазвучал сдержанно и спокойно, почти бесстрастно:

— В таких случаях, конечно, лучше всего подходят кровные родичи, но родичей у Брана в Изенгарде не оказалось… Вызвался Эстор, один из его приятелей. Здоровяк, каких поискать, потерю нескольких унций крови его дюжий организм перенесет без труда. Ему, конечно, не слишком понравилось, что переливание делал Гэдж, но…

— Гэдж?! — прохрипел Гэндальф.

— Да! — Саруман резко