иронией будет назвать бо́льшую часть его первой половины огромной неизбежной ошибкой. Не ошибкой сознательного намерения, а набором намерений, которые управляются бессознательными мифологемами вре́менной личности. По мере того как человек служит этим мифологемам, он вынужден всё дальше и дальше отходить от естественной, инстинктивной телеологии, формирование которой является целью нашей жизни. Только когда человек набьёт достаточно шишек, тычась в стену, у него появятся значительные сомнения по поводу приобретённой Самости. Задача второй половины жизни или того момента, когда такой радикальный призыв наконец станет осознанным, – вернуть себя в направление замысла богов и служить отныне исключительно образу души.

Афористичный парадокс Ницше, в котором человек сравнивается одновременно и с бездной, и с канатом, который над ней натянут, намекает на эту задачу.

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком над бездной. Опасен переход, опасен путь, опасен взгляд через плечо, опасно дрогнуть в страхе и остановиться.

В человеке важно ценить то, что он – мост, а не цель: в человеке важно любить то, что он есть движение и смерть.[47]

Пугающая, угрожающая бездна также является нашей радикальной открытостью новым возможностям. Чтобы перейти через неё, мы должны смастерить канат в мастерской психики, выбраться, как это делает шелкопряд, из собственного кокона и пройти на другую строну по сплетённой из нашего воображения нити, которая тоже есть возможность. Таким образом, Эго гибнет, чтобы возродиться.

Торо продолжает напутствовать:

[Человек] оставит некоторые вещи позади, перешагнёт через невидимую границу; внутри и вокруг него установятся новые, универсальные и более свободные законы или старые будут обращены в его пользу… и он будет жить в свободе, какой должно владеть существо более высокого уровня. <…> Если вы построили воздушные за́мки, ваши труды не пропадут; именно там они и должны находиться. Настало время заложить под них фундамент.[48]

Хотя верно, что Торо пишет о воле и совершенствовании из свойственного XIX веку оптимизма, его советы по-прежнему актуальны. Мы периодически должны отказываться от того, что устарело, и переходить к решению более высоких и масштабных задач, держа в уме значительные цели. Проблема не в воздушных за́мках, ведь большинство людей оставили эти «сотканные из эфира дворцы» позади, не дожидаясь когда они перемешаются с обломками повседневности и разочарований. Задача состоит в том, чтобы шаг за шагом сооружать фрагменты, из которых потом можно будет построить фундамент, который удержит представленный образ. Именно на этом этапе становится незаменимой воля. Она является сфокусированным намерением, которое, если приложить достаточно усилий, со временем сотрёт практически все препятствия. Надо понимать, что речь идёт не о за́мке в прямом смысле этого слова, а о возможностях, из которых он складывается, о символических ценностях, которые должны быть достигнуты при его строительстве. Например, не обязательно быть профессиональным музыкантом, чтобы понимать музыку, наслаждаться ею и быть ей созвучным и скрашивать ею длительное путешествие.

В образе за́мка воплощён призыв души, а сознанию поручено воплотить это ви́дение в реальном мире, в котором мы живём и творим свою жизнь. В качестве ещё одного напутствия, в котором отражена народная мудрость Новой Англии, Торо добавляет: «Пусть каждый занимается своим делом и старается быть тем, кем он был рождён».[49] Лучше не скажешь, я не знаю другого такого верного способа выразить понятие индивидуации. Слова Торо – верный рецепт по улучшению общества: нужно заботиться о своих собственных делах, а не добавлять их к общему горю. Как говорила суфийская пророчица Ра́биа аль-Адави́я: «Моя любовь к Богу не оставляет мне времени на ненависть к дьяволу».[50]

Полезно вспомнить, что, употребляя слово «вымысел», как и слово «миф», мы не имеем в виду «неправду». Скорее вымысел восходит к латинскому facere, «делать». Таким образом, он обозначает вещь, конструкцию, образ, несущий в себе энергию. Мы называем всё это вымыслом для того, чтобы отделять от метафизических сущностей, поскольку, когда Юнг использовал такие термины, как А́нимус, Тень, Самость, он не описывал их так, словно бы они существовали в реальности, как индивиды. Это метафоры процесса; это глаголы. Самость – это самоосуществление.

Вымысел – это конструкт, который организует энергию. У нас нет иного выбора, кроме как действовать соответственно вымыслу, поскольку мы всегда служим сознательным или бессознательным конструктам. Часто они являются выражением культурных ценностей, но также за тем или иным конструктом понимаются комплексы – энергетические системы, содержащие аффекты, мифологемы, взгляды, тесно связанные с прошлым, и Weltanschauung, то есть определённое мировоззрение. Как говорится в старой песне Боба Дилана, «ты всегда должен кому-то служить».

Но как сложилась система предположений, принадлежащая конкретному человеку? Его ли она или на ней есть следы влияния других людей, а может, и интроектов судьбоносного, случайного опыта? Следовать конструкту, являющемуся продуктом жизненных размышлений, внутреннего согласия в чувственной сфере, придавать жизни смысл и цель, – значит вернуть себе немалую долю личной свободы, достоинства и автономии. Так как мы не можем в полной мере осознать, что такое бессознательное, соответственно, не можем и быть уверенными, не имеет ли то, в соответствии с чем мы действуем, скрытых пружин, развёртывающих готовые рационализации для объяснения и оправдания всего на свете. Вот почему юнгианские аналитики обращают внимание на инстинкты, несущие информацию о теле, на то, насколько открыто движется энергия в человеке: задавлена ли она или открыта, на что она расходуется и поддерживает ли сны и другие источники посланий, которые лежат за пределами легкомысленной склонности Эго к предательству и самообману. Кроме того, как следует из Библии, когда мы периодически исследуем плоды своей работы, то лучше понимаем, в чём же она заключается.

Конструкт, которому мы служим, прожитый вымысел – вот что определяет, насколько мы сильны в возможности делать выбор, а не следовать заимствованным паттернам. При всём пессимизме, звучавшем в первой главе, сила экзистенциального бунта огромна. Как однажды заметил Жан-Поль Сартр, французы никогда не обладали потенциальной свободой такой силы, как во время нацистской оккупации.[51] Ежедневно у них был выбор: сотрудничать, причислять себя к пленникам или оставаться свободными в действиях и духе. Они могли тайком сыпать песок в бензобаки, намеренно замедлять важное для оккупантов производство и, что самое главное, разжигать внутренний огонь свободы, оставаясь при этом под самым носом у захватчика. Парадоксально, но там, где мы испытываем сильный страх, там, где вокруг нас выстраиваются баррикады запретов, часто можно отыскать основу, от которой можно оттолкнуться и приблизиться к величайшему смыслу. Когда мы используем эту стратегию движения против страха бессознательно, то попадаем в ловушку