за чемпионство всего на три очка. Этап проходил в ужасающих погодных условиях. Низкие тучи громоздились над трассой, обрушивая на нее потоки дождевой воды, наполнявшей их черные подбрюшья. Мало кто из ветеранов формулических войн мог припомнить погоду хуже той, что стояла в день гонки. За победу в тот день боролись трое: Хант стартовал с поула, Марио Андретти стоял на второй позиции, а Лауда, отставший от него на один взмах стрелки секундомера, расположился третьим. Вскоре флаг опустился — был дан старт, и пелотон рванул вперед навстречу мраку, оставляя за собой лишь длинные борозды из брызг воды. Болиды двигались навстречу первому повороту — там Лауда едва не улетел в забор. Два круга спустя он остановился, не в силах продолжать. С меня хватит, решил он. Даже у его громадной смелости и отваги были свои пределы. Измотанный придирками прессы и бесконечно муссировавшимися слухами, внутрикомандными политическими интригами и навязчивым вниманием докторов, Лауда решил просто остановиться и припарковал свою машину у обочины. Он никогда не стеснялся резких выражений, а потому отказался от совета Форгьери, предлагавшего ему назвать причиной схода неполадки с машиной. Откровенный и чрезмерно честный Лауда сообщил прессе, что сошел с трассы потому, что такие погодные условия были для него слишком и он не мог продолжать борьбу. Если журналисты не готовы принять такое объяснение в свете его ужасных травм и последующего возвращения в строй, то это не его проблемы, заявил он.

Хант же продолжил борьбу под проливным дождем и сумел уцепиться за итоговое третье место. Оно позволило ему выиграть чемпионат мира с отрывом в одно очко. Италия вновь погрузилась в смятение. Лауда позвонил Феррари из токийского аэропорта и рассказал ему, что случилось. Старик почти ничего не ответил, и Лауда понял, что он остался недоволен. Ни один пилот, независимо от ситуации, не имеет права парковать у обочины работоспособную «Ferrari», и австриец понял, что ровно с того момента в Маранелло началось следствие против него.

На публике Феррари, как правило, сдержанно хвалил Лауду за его решение сойти в Фудзи, но при этом критиковал его за спешное возвращение к соревнованиям, ставя под сомнение целесообразность столь скорого выхода на старт, уже в Монце. Его слова подкинули тем итальянским журналистам, которые начали наперебой вопить о том, что Лауда разрушил гармонию, так сказать, сбил команду с ритма, настояв на своем желании выйти на старт Гран-при Италии. Это был акт невероятного эгоизма, кричали они, и результатом его стала потеря Ferrari и всей страной титула чемпионов мира. (Конюшня завоевала так называемый Кубок конструкторов, набрав больше очков, чем любая другая команда, но этот трофей мало что значил в сравнении с предельно раскрученным титулом короля среди пилотов.)

Спустя неделю после японской гонки Феррари созвал одну из своих знаменитых пресс-конференций, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. На нее собрались толпы журналистов со всей Европы, и каждый из них жаждал принять участие в этом театре комедии, в который уже давно превратились подобные мероприятия. Как всегда, всем процессом дирижировал Старик, попеременно представавший то веселым, то разгневанным, то конфликтным, то предельно скромным. В какой-то момент один из репортеров обратился к нему, назвав «Коммендаторе», на что Феррари зарычал в ответ: «Послушайте, я не «Коммендаторе» — я предпочитаю, чтобы меня называли Феррари. Когда я прихожу в парикмахерскую и меня там называют «Коммендаторе», я не протестую, потому что там много «Коммендаторе», но если ко мне обращаются как к Феррари, это совсем другое дело, понятно? Следовательно, если вы хотите называть меня Энцо, я буду закрывать глаза, представляя, что вы — прекрасная девушка, и от этого буду даже счастливее». Подобные реплики составляли набор тех непонятных, завуалированных искажений фактов, которыми его пресс-конференции и «славились». В начале сессии ему задали вопрос о сходе Лауды в Фудзи и спросили, известны ли ему подобные случаи в гонках вообще. «Да, я знал одного такого гонщика, — задумчиво произнес он. — Его звали Энцо Феррари. Вы мне не поверите, потому вы все тут очень молодые люди. Я собирался отправиться на лионский Гран-при, где должен был пилотировать четвертую машину. В тот момент у меня случился нервный срыв, и я нашел в себе силы сказать самому себе: «Я опробовал трассу, приехал домой и теперь должен вернуться туда — но я не могу». Как только я совладал с нервным расстройством, случившимся со мной в 1924 году, я вернулся к гонкам. Не забывайте, что я родился в 1898 году, а в 1918-м пережил две операции на груди. Я немало настрадался, но Господь меня не оставил. Как и Лауде, мне пришлось спрашивать самого себя — когда родился мой Дино, — стоит ли мне и дальше участвовать в гонках? Я принял решение завершить карьеру. Лауда же решил продолжать. Я был вынужден сдержать свое слово, данное ему, даже несмотря на то, что это может навредить Ferrari».

Из подобной беспорядочной мешанины из сантиментов, преднамеренных искажений фактов и расплывчатых умозаключений собравшиеся журналисты должны были сделать вывод, что Феррари поддержал решение Лауды остановиться на обочине и прекратить гонку, но за кулисами, в частных разговорах, ведшихся в узком кругу доверенных лиц Энцо, принимавших ключевые решения (в него входили Аудетто, Пьеро Ларди, Форгьери, Франко Рокки, Франко Гоцци и другие), уже созрело понимание, что в глазах их лидера Ники Лауда совершил непростительный грех. Сам Лауда тоже это осознавал, а учитывая то, что он был трезвомыслящим прагматиком, Ники было понятно, что полного прощения своих грехов он в Маранелло не получит — это попросту невозможно.

Разочарования 1976 года уходили все дальше в прошлое, и новым «золотым мальчиком» Ferrari стал Карлос Ройтеманн, хотя всем причастным было очевидно, что Лауда гораздо класснее него как пилот и ему не составит труда опередить аргентинца. Регаццони, преданного команде подносчика снарядов, рядом больше не было: его исключили из состава, даже не предоставив вменяемого объяснения, за какие именно проступки. Сказали лишь, что он имел склонность думать только о себе, а не о команде (разумеется, тот факт, что он часто принимал спорные решения ради помощи напарнику — использовал тактику блокировки соперников и крайне агрессивно вел себя на трассе — ловко игнорировались).

Подхалимы из числа представителей итальянской прессы прекрасно уловили эти нюансы в поведении Феррари и быстро взяли Ройтеманна под свое крыло, принявшись ожидать вердикта о дальнейшей судьбе Лауды. Вполне вероятно, что Феррари подписал бы на место австрийца либо Ханта, либо Фиттипальди, будь они свободны, но поскольку это было не так, он был вынужден иметь дело с пилотом, которого явно считал настолько травмированным и