известности и удовлетворения собственного самолюбия. Они были из породы бесшабашных и дерзких любителей порисоваться, накачанных гламуром и щегольством, столь характерными для формульной сцены. Их питала та энергетика, те эмоции, что закипают внутри в тот момент, когда ты пытаешься сохранить контроль над машиной, летя на бешеной скорости по самому краю над пропастью. Но теперь в автоспорт приходил новый тип людей. Их прототипом был Джеки Стюарт, шотландец с аналитическим складом ума, тщательно взвешивавший риски и выгоды и соответствующим образом пилотировавший болид. Стоит вспомнить, что Феррари обхаживал Стюарта в 1968-м, но тот отверг его авансы, отказавшись от внешних атрибутов в виде традиций и романтики ради более качественного, как он считал, автомобиля, способного привести его к чемпионскому титулу. Лауда был настроен похожим образом. И хотя его едва ли можно было назвать бедным (начнем с того, что очень мало бедняков вообще пробивалось в Формулу-1 потому, что они попросту не могли себе позволить заниматься этим спортом), Лауда был профессионалом до мозга костей. Его интересом были деньги, он был человеком, способным с хладнокровной решимостью гнать по трассе на пределе своих возможностей, но только тогда, когда все детали были улажены, все контракты подписаны, а все чеки должным образом депонированы. Как и Стюарт, он был предан автоспорту и не менее мужественен, чем любой другой гонщик, когда-либо влезавший в тесный кокпит одноместного болида, но в этом уравнении была еще одна переменная. Ники Лауда не собирался рисковать своей жизнью ради химеры, и уж тем более ради удовлетворения самолюбия старой иконы автоспорта, спрятавшейся в пыльном городке на севере Италии.

Как и в случае со многими потенциальными кандидатами на попадание в Ferrari, приезд Лауды в Маранелло держался в секрете. Папарацци из итальянской автоспортивной прессы разбили постоянный лагерь в «Cavallino» и у ворот завода, так что о присутствии Ники Лауды вся страна узнала бы в считаные мгновения с момента его первого появления. Чтобы избежать такого приема, ди Монтедземоло встретил Лауду на западном съезде с автострады Модены и эскортировал его сразу во Фьорано. Там самоуверенный и наглый австриец проехал несколько тестовых кругов на «312-й Ferrari», которую в тот момент команда использовала на этапах Формулы-1. Позже в тот день ему устроили аудиенцию у Старика, как теперь все называли Феррари (разумеется, за его спиной). Также на встрече присутствовали Форгьери и Пьеро Ларди, выступавший в роли переводчика Лауды, говорившего на английском. Феррари спросил, понравилась ли гонщику машина. Лауда откровенно ответил, что она полный шлак. Неуправляемая машина с крайне заниженной поворачиваемостью. Пьеро тяжело выдохнул, на его лице проступила паника. «Нельзя так говорить», — сказал он Лауде. В конце концов,

НИ ОДИН ЧЕЛОВЕК НЕ ОСМЕЛИВАЛСЯ КРИТИКОВАТЬ АВТОМОБИЛИ ФЕРРАРИ, ГЛЯДЯ ЕМУ ПРЯМО В ЛИЦО.

За годы он породил и укрепил великое заблуждение, согласно которому попрекать его машины было чем-то за гранью и что в их поражениях на трассах повинны исключительно бездарные пилоты, неудачно выбранная тактика и бесчестное поведение соперников.

Лауда попросил Пьеро Ларди перефразировать ответ, сделав акцент на том, что передняя подвеска болида требует доработки. Феррари обратился к Форгьери и спросил, сколько времени уйдет на то, чтобы осуществить рекомендованные Лаудой изменения. Инженер сказал, что работу можно провести за неделю. Тогда Феррари вновь обратился к Лауде и сказал: «Если ровно через неделю ты не проедешь круг на секунду быстрее, ты уволен». Впрочем, этот инцидент, пересказанный Лаудой в его искренней и беспристрастной автобиографии «Meine Story», завершился хеппи-эндом. Внесенные Форгьери корректировки позволили Лауде неделю спустя проехать круг по автодрому Фьорано более чем на секунду быстрее, и в результате место в команде осталось за ним. Он резко контрастировал со своим партнером по команде Регаццони (вернувшимся в команду после побывки в BRM), который был гонщиком старой школы — крепким мужчиной, бывшим живым воплощением образа звезды автогонок международного уровня, бесшабашным экстравертом, живущим в безумном темпе и так же отчаянно пилотирующим свой болид. Тогда как Лауда был хладнокровным и замкнутым, Регаццони открыто выражал эмоции и по этой причине пользовался большой любовью тифози. Лауда жил просто и поддерживал форму, тогда как Регаццони купался в славе и известности, пускаясь в утомительные светские авантюры и не отказывая себе в удовольствии покутить. Даже в физическом плане они сильно различались. Ники был худым и вытянутым, с кривоватой иронической усмешкой и бесстрастными голубыми глазами. Клей Регаццони был коренастым человеком с крупными чертами лица и широкой полоской черных усов над неизменно улыбающимся во все тридцать два ртом. Они никогда не были близки, но неплохо ладили как партнеры по команде, вероятно, по причине того, что их стили так резко контрастировали, а их роли — Лауду открыто считали в команде номером один — никогда не ставились под сомнение.

С воскрешением Форгьери, вернувшегося за чертежный стол, и блистательным Лаудой за рулем болида, который Форгьери сумел улучшить, а также с приходом Луки ди Монтедземоло, оказывавшего стабилизирующее воздействие в атмосфере византийских политических интриг, разыгрывавшихся на заводе, ситуация в команде обязана была улучшиться. Более того, исчезли все отвлекающие факторы в виде спорткар-программ конюшни, и все три этих одаренных человека теперь могли сконцентрироваться на одной-единственной цели: стать доминирующей силой в Формуле-1. Кто-то может заключить, что Энцо Феррари оказался задвинут на задний план, но это едва ли было так. Он по-прежнему был тесно вовлечен в процесс и, конечно же, играл роль арбитра во всех спорах, за ним по-прежнему оставалось последнее слово в выборе пилотов, переговорах со спонсорами, взаимодействиях с FIA и в определении внешней политики компании. Его ежегодные пресс-конференции, традиционно проводившиеся для представления новых формульных болидов конюшни, превращались в сцены с огромным количеством массовки. Сотни журналистов со всего мира стекались в Маранелло, чтобы стать свидетелями его театральных представлений — продолжительных, в духе Фиделя Кастро, речей, в которых находилось место монологам о текущих делах компании, чествованиям побед или прошлых успехов и зачастую очень изящным, красноречивым разоблачениям врагов, как прошлых, так и настоящих. И хотя на смену старым «придворным шутам» медленно, но верно приходил все ширившийся легион способных журналистов-профессионалов, Феррари по-прежнему оставался Императором — в мантии или без оной, — с радостью принимавшим от масс дань уважения. Однако быстро выяснилось, что до полного разгрома подхалимов, столь длительное время оказывавших влияние на дела Scuderia и ее традиционный уклад жизни, было еще очень далеко, и скоро они вернутся на авансцену.

Но, по крайней мере, в предстоящие несколько сезонов команда будет работать как подобает современной автоспортивной конюшне. По приезде в Маранелло (хотя он и дальше продолжит летать в Италию на частном самолете из своего дома в окрестностях