прожигателем жизни и всегда нуждался в деньгах. Чрезв. Сл. Ком., следуя по стопам Милюкова, заподозревала Манасевича в связях с немецкой агентурой489. Между тем естественнее было связать Манасевича, имевшего прошлое в борьбе с международным шпионажем, близко сотрудничавшего в свое время с известным Рачковским, с парижской Serete′ Ge′ne′rale, состоявшего в приятельских отношениях с французским журналистом Роэльсоном, зав. политическим отделом правительственного официоза «Temps», не с немецкой агентурой, а с русской контрразведкой490. В показаниях Чр. Сл. Ком.Манасевич отрицал, что являлся кандидатом на место бездействовавшего в Париже начальника русской заграничной политической агентуры Красильникова, равно и то, что при Штюрмере реально создавалось какое-то особое бюро заграничной агентуры, во главе которого он должен был стать. Но Манасевич не отрицал, что разговоры о реорганизации заграничного контршпионажа шли и что он незадолго до своего ареста получил от ген. Спиридовича письмо, в котором тот сообщал, что его запросили о кандидатах для важного поручения заграницей и что он указал на Манасевича и Базили. Очевидно, дело касалось, во всяком случае, не тех секретных агентов Штюрмера по делу сепаратного мира, о которых намекал Милюков в речи 1 ноября: слишком не подходяща была для таких целей кандидатура Базили…В БАТЮШИНСКОЙ КОМИССИИ (ДЕЛО РУБИНШТЕЙНА)

В предвидении перспективы большого и ответственного назначения Манасевич принял участие в работах Комиссии ген. Батюшина, созданной по инициативе Верховного штаба в целях специального расследования дел, связанных с обвинением в содействии неприятелю. При непосредственном участии Манасевича в качестве неофициального члена батюшинской комиссии – скорее ее информатора491 – было возбуждено дело против того самого Рубинштейна, который платил сотруднику «Нов. Вр.» за информацию. Крупный биржевой делец, руководитель ряда промышленных предприятий, в обществе именовавшийся довольно презрительно «Митька Рубинштейн», не пользовался хорошей репутацией и считался в то время, несмотря на директорство в Русско-Французском банке, одним из главных проводников через Распутина плана сепаратного мира. 10 июля Рубинштейн был арестован по формальному обвинению в том, что он «способствовал неприятелю» своими финансовыми операциями. Разоблачения, как и полагалось, предварительно появились в органе Суворина-сына «Маленькой Газете». Одновременно с Рубинштейном был арестован журналист Стембо, помогавший Протопопову в организации будущего конкурента нововременского органа – «Русской Воли».

Итак, один из видных людей, при посредстве которых «немецкая организация» в России сносилась с зарубежными немцами, содействовал аресту одного из главных вдохновителей кампании по подготовке сепаратного мира. Делалось это при содействии и чуть ли не по наущению того самого министра вн. д., который был назначен на этот пост в целях осуществления разработанного в антураже «Друга» плана. При этом с арестованного немецкого агента по ходячей версии, подхваченной Милюковым, за освобождение остальные представители немецкой агентуры предполагали получить крупную денежную сумму для общего дележа – этим они так были озабочены и так боялись, что в последнюю минуту захваченная добыча сбежит за границу, что «секретарь» Штюрмера получил специальное распоряжение присутствовать при обыске. Грубая неувязка здесь слишком выпирает. Фанатик «немецкой интриги» Хвостов все же был более последователен в показаниях Чр. Сл. Ком., когда утверждал, что дело о шпионаже Рубинштейна потому и не было доведено до конца, что Манасевич, как «старая лиса», умел «от норы отводить всякое дело». Другая распространенная версия, противоположная «взятке», говорила о преступном покровительстве Штюрмера, который старался замять дело. Нет невероятного в том, что слух этот под сурдинку был действительно пущен директором Деп. полиции Климовичем.

Что представляло собой в сущности «пресловутое» дело о госуд. измене банкира Рубинштейна, как нельзя лучше показывают воспоминания прокурора судебной палаты Завадского, к которому обратился ген. Батюшин за «консультацией»: «Ген. Батюшин оставил мне все дознание… и я до сих пор не могу забыть того чувства подавленности, которое овладело мной по прочтении этого детского лепета: все слухи, сплетни, все обрывки без начала и конца. Рассказы генерала были только смелою попыткой реконструкции целого здания из жалких обломков и отдельных кирпичей. Если Рубинштейн был виновен, то Батюшин, Розанов и К° послужили лучшей ему защитой, потратив даром так много драгоценного для умелого следствия времени; если же Рубинштейн был невиновен, то ведь это ужас: сидеть под замком полгода, пока о тебе собирают не улики, а какие-то анекдоты. Я дал себе труд и написал для ген. Батюшина «шпаргалку» того, что по меньшей мере должно быть установлено дознанием, если он не желает освобождения Рубинштейна в самый момент приступа к предварительному следствию. Батюшин на меня вознегодовал ужасно: против освобождения Рубинштейна он восставал с жаром, говоря, что военное командование этого не потерпит, а дознание, в котором запутался, хотел отпихнуть от себя во что бы то ни стало». «Ген. Батюшин ушел от меня врагом», – добавляет Завадский. Ушел не только «врагом», но и заподозрил самого прокурора в силу его «польского происхождения».

Комиссия ген. Батюшина, находившаяся в ведении военных властей, крепко держала Рубинштейна под запором. Руководитель Комиссии, как засвидетельствовал опытный судебный деятель, не очень разбирался в юридических тонкостях492 и еще менее в своих собственных подчиненных, среди которых был ученый специалист по немецкому шпионажу, пом. воен. прокурора, сотрудник все того же «Нов. Времени», покровительствовавший своему коллеге Манасевичу, полк. Резанов, которого выдвигали на пост директора Деп. полиции, и прапорщик военного времени, прис. пов. Логвинский, изобличаемый всеми во взяточничестве при исполнении своих следовательских обязанностей (попал в конце концов под суд). Можно допустить, что вокруг дела банкира Рубинштейна происходила какая-то пляска шакалов, в которую вмешался самый разнообразный персонаж; не зря оно было в заключение изъято из ведения петербургской юстиции и передано на рассмотрение эвакуированной варшавской судебной палаты. Когда-нибудь историку предреволюционного времени придется заняться «батюшинской комиссией», и он сумеет отделить ходячие версии от того, что было в действительности. При теперешнем состоянии материала это сделать почти невозможно. Протопопов показывал, что в феврале он счел необходимым вмешаться в деятельность Комиссии, которая своими необоснованными обысками и арестами запугивала лиц торгово-промышленного мира, и рекомендовал Царю заменить попавшего «под сильное воздействие» Логвинского Батюшина «способным к сыску человеком» – Белецким. Протопопов знал, что Белецкий «нечист в денежных делах, но надеялся, что он исправится и будет честно исполнять свой служебный долг», – министр «взял с него клятву перед иконой». Царь знал о «дурной репутации» Белецкого и обещал подумать об его кандидатуре493.

Рубинштейновская эпопея, т.е. история освобождения ее невольного виновника, столь возмутившая лидера думской оппозиции, можно