А. Ф. к делу самого Манасевича-Мануйлова, которое назначено было к слушанию в Окружном суде с участием присяжных заседателей на 12-е декабря. Несмотря на «суженные рамки» предварительного следствия, процесс колл. асс. Ивана Манасевича-Мануйлова, преданного суду за вымогательство, «волею судеб» значительно расширился и непосредственно затрагивал особую комиссию ген. Батюшина. Министр юстиции Макаров, – вспоминает председатель суда Рейнбот, – не нашел возможным своей властью закрыть двери заседания, хотя и был «предупрежден», что обвиняемый может разгласить «тайны, неприятные для некоторых лиц высшей власти». Двери были закрыты распоряжением командующего войсками. Процесс Манасевича прежде всего обеспокоил деятелей батюшинской комиссии. Батюшин пытался добиться «прекращения дела» через военные власти и уже достиг того, что Бонч-Бруевичу, ведавшему контрразведкой в штабе сев. фронта, было поручено произвести расследование о действиях тех, кто производил дознание по этому чисто «провокационному» делу. Однако «контратака» прокуратуры, пославшей в Ставку подробное изложение существа обвинения, увенчалась успехом, и домогательства Батюшина о прекращении дела приказано было оставить без последствия… Тогда Батюшин обратился в «придворные» сферы. «Два раза» ген.-прокурор Макаров, – пишет Рейнбот, – своими «специальными докладами» парализовал в Ставке влияние дворцового коменданта Воейкова.

На сцену выступила, наконец, сама Царица, писавшая, не очень разбираясь по существу, мужу 10 декабря: «На деле Мануйлова прошу тебя написать “прекратить дело” и переслать его министру юстиции… М. Батюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к А. и просил о прекращении этого дела, так как он наконец убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему Другу, Питириму и др., и во всем этом виноват толстый Хвостов… Иначе через несколько дней начинается следствие – могут снова подняться весьма неприятные разговоры и снова повторится этот ужасный прошлогодний скандал. Хвостов на днях при посторонних сказал, что он сожалеет о том, что “чиком”499 не удалось прикончить нашего Друга». Прошлогодний скандал («проклятая история», – по выражению Царя, – вовсе не какое-то «личное… расположение к Манасевичу» (показание Белецкого) – вот что стоит перед глазами А. Ф. «Из этого, – писала она позже, – хотели сделать целую историю, примешав туда разные имена (просто из грязных побуждений), и многие собрались присутствовать на суде». «Правые, – показывал Белецкий, – запугали несколько Распутина, Государыню и Анну Александровну тем, что Манасевич много знал из интимной жизни». Штюрмер имел неосторожность свести этого «ловкого человека» с Вырубовой. Благодаря тому, что «владыка (т.е. Питирим) постоянно был к нему милостив, Манасевич многое знал из политической кухни того времени… его обвинение могло повлечь за собой обнаружение эпизодов, которых так жадно искало общественное мнение». Совершенно очевидно, что запугивал некто иной, как Белецкий, который в это время «сошелся с Распутиным и был близок Ан. Ал.» и на запугивании строил возрождение своей административной карьеры (это ясно из последующих объяснений Белецкого). Сам Манасевич дал в Чр. Сл. Ком. правдоподобное объяснение, почему на его защиту выступила Императрица: «Когда это дело шло, я был освобожден500, и Распутин мне сказал: “Дело твое нельзя рассматривать, потому что начнется страшный шум в печати, я сказал Царице, и она написала сама министру юстиции письмо или ее секретарь”. Затем, когда было уже назначено, то Распутин мне сказал, что Императрица послала телеграмму Царю о том, что дела не будет… Он боялся того, чтобы его имя как-нибудь не всплыло в этом деле… Я бывал у него очень часто… Главным образом они боялись, что на суде откроются все подробности дела Ржевского. Вот что их пугало. Вы не думайте, что они защищали только меня. Тут вопрос шел об истории Хвостова… Я помню, даже Распутин просил, чтобы Аронсон (защитник Манасевича) приехал к нему и дал ему слово, что о нем не будут говорить… Они боялись, как бы я не раскрыл. Тут все было сделано не столько из-за меня, сколько из-за самоохраны…» Мы можем поверить искренности Николая II, сказавшего как-то Коковцеву еще в 12-м году: «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы».

Царь выполнил просьбу жены. 12 декабря за час до открытия судебного заседания Рейнбот был вызван к министру, встретившему его взволнованными словами: «Я только что получил высочайшее повеление прекратить дело Манасевича-Мануйлова, считаю, что прекращение (не только) подрывает авторитет судебной власти, но и колеблет уважение к власти самого Государя, должно измыслить способ не осуществить высочайшее повеление». «Способ» измыслили – дело было отложено за неявкой ряда свидетелей. Макаров представил Царю свои соображения по поводу встретившихся затруднений в осуществлении высочайшего повеления. «Доклад остался у Государя без резолюции…» Макаров подал в отставку, и таковая была принята. Таков корректив к «басне» Манасевича о смене «юстиции», который вводит повествование Рейнбота. В дальнейшем мемуарист рассказывает о поведении заместителя того министра, благодаря «стойкому характеру» которого дело было доведено до судебного разбирательства. «Зная нового министра (управляющего министерством), как человека не особенно стойкого в принципах, большинство… было уверено, что прекращение судебного производства теперь неминуемо». 9 января Рейнбот был приглашен Добровольским и ознакомил последнего с существом дела Манасевича и с распоряжениями, сделанными в связи с высочайшим повелением о его прекращении. Вечером того же дня министр был с докладом у Царя и испросил отмену высочайшего повеления. «Можно предположить, – добавляет Рейнбот, – что задача Добровольского была облегчена… разочарованием штаба Ставки и Государя в отношении ген. Батюшина».

На 8 февраля было назначено новое слушание дела Манасевича, причем министр юстиции, согласившись с доводами председателя Суда, сказал, что «военные власти возьмут обратно свое распоряжение, пусть двери будут открыты, ответственность ваша». В назначенный час и день председатель открыл судебное заседание в зале, переполненной публикой. Как ярко выступает здесь легкость, с которой подчас исторические повествователи оперируют с фактами! – У Чернова можно прочитать: «Под фиктивным предлогом “неявки свидетелей” дело было снято с очереди и больше не ставилось».

В промежуток между отложением дела Манасевича и новым назначением его рассмотрения со стороны батюшинской комиссии была сделана еще раз «конвульсивная» попытка дискредитировать обличителей «непорочного» обвиняемого. 5 января (на другой день, когда сделалось известным, что дело вновь назначено) членами Комиссии была произведена выемка бумаг в татищевском кабинете в Соединенном банке в целях найти компрометирующую переписку главного свидетеля по делу и возбудить против него самого дело о «государственной измене»501. Со стороны же членов «придворной партии» были проявлены усиленные заботы в смысле воздействия на Манасевича, чтобы удержать его «от оглашения чего бы то ни было». «Единственным человеком», который мог влиять на него известным образом, они считали