позван на «уху» к кн. Андронникову. «Уха была приготовлена. Он приехал. Тут мы говорили о Сухомлинове». Заговорщики были «вдвоем» и «подробно переговорили». Кампания была открыта, причем в роли внутреннего шпиона выступила «дальняя родственница» Сухомлиновых, вернее «родная кузина» Бутовича – Червинская, с которой сдружился Андронников («очень умный и хороший человек, Наталья Илларионовна» – ее социальное положение Андронников определял словом «рантье»; Нат. Ил. была одновременно и «другом» Хвостова и Белецкого»). Она «много помогала Андронникову в деле его борьбы с Сухомлиновым», – свидетельствовал Белецкий.

Осведомленность Андронникова выросла в «течение всей зимы», ею он делился со «старцем», посещавшим его. «Главный удар» был нанесен на Пасхе в апреле 1915 г., когда Сухомлинову пришлось уйти. «Для меня было ясно, что Сухомлинов ведет нечестно и нечисто свои дела, – показывал Андронников, становясь в позу и ссылаясь на свое свидетельство в Верховной След. Комиссии, расследовавшей действия отставленного военного министра. – Для меня было совершенно ясно, что он не на высоте своего положения, что его окружает целый ряд бандитов, которые на несчастии, на крови и на слезах всей России… (председатель прерывает: “т.е. попросту шпионы”). Я не хотел верить, чтобы Сухомлинов, русский генерал, мог до такой степени опуститься, чтобы он шпионил, – мне это казалось неправдоподобным! Хотя эта идея у меня была… (председатель вновь прерывает: “а идея о г-же Сухомлиновой, как о шпионке, у вас была?”). Относительно нее у меня были все скверные идеи, потому что это был человек чрезвычайно непорядочный, нехороший, и относительно нее нет того скверного, чего я бы не мог сказать: и шпионство, и все, что хотите, – все было!.. Но это было “божество”!.. Достаточно было сказать Сухомлинову полслова против нее, этого ангела-хранителя, чтобы раз навсегда вылететь из дому – как бывшей Царице достаточно было сказать против Распутина, чтобы вылететь из Петербурга… Что я и испытал на себе…»

Андронников не только повсюду сеял сенсационные слухи по делу «изменника» Мясоедова (об этом военный министр писал в Ставку начальнику штаба Янушкевичу уже 12 марта 1915 г.), но и рассылал в нужные места памфлеты, записки и доносы на Сухомлинова511. Писал и самой Императрице – на основании «разрешения», как утверждал он в Чр. Сл. Ком. Письмо заключало такие подробности о жене Сухомлинова, что на процессе последнего суд при чтении пропускал слишком «сильные выражения». На вопрос адвокатов, откуда автор письма почерпнул свои сведения, Андронников ответил: «только на основании слухов…» Он постарался возобновить отношения с ген. Поливановым, который не то сам стал уклоняться от приемов докучливого посетителя, не то впал в немилость у самого князя, перекинувшегося на сторону Сухомлинова и недовольного «генеральским бюрократизмом» человека, который ему в данный момент не представлялся интересным. Андронников поспешил приветствовать Поливанова по поводу назначения министром: «Никогда еще справедливость так не торжествовала, как в данном случае». В письме 15 июня он желал «силы и здравия» для «искоренения государственных преступлений, наделанных вашим бесславным предшественником, с которым я в течение целого последнего года вел самую упорную борьбу на жизнь и смерть, разоблачая даже перед самим престолом его гнусные проделки. Правду можно рассеять, но не уничтожить, ибо она всегда воскреснет». У князя был сильный стиль.

«ПОКЛОННИК ГЕРМАНИИ»

В конце концов, довольно острую и злую характеристику Андронникова дал в воспоминаниях Витте, не раз пользовавшийся его услугами и сохранивший связь с ним после отставки, что давало возможность князю говорить в Чр. Сл. Ком. о своих «добрых отношениях» к мемуаристу. «Личность, которую я до сих пор не понимаю, – писал Витте. – Одно понятно, что это дрянная личность. Он не занимает никакого положения, имеет маленькие средства, не глупый, сыщик не сыщик, плут не плут, а к порядочным личностям, несмотря на свое княжеское достоинство, причислен быть не может. Он не окончил курса в Пажеском корпусе, хорошо знает языки, но мало образован. Он вечно занимается мелкими политическими делами, влезает ко всем министрам, великим князьям, к различным общественным деятелям, постоянно о чем-то хлопочет, интригует, ссорит между собой людей, что доставляет ему истинное удовольствие, оказывает нужным ему людям мелкие услуги, конечно, он ухаживает лишь за теми, кто в силе или в моде, и которые ему иногда открывают у себя двери. Это какой-то политический интриган из любви к искусству». В другом месте своих воспоминаний (во втором томе) последнее заключение Витте ставит под сомнение, называя Андронникова «большим сыщиком и провокатором»: «Делает ли он из любви к искусству или из-за денег, сказать не могу».

Таланты кн. Андронникова должны были расцвести в обстановке всеобщей предреволюционной «распутиниады»: «Цветок распада» – назвал его Носович. Через Распутина Андронников проник в «особое доверие» к Вырубовой – ей он стал подносить свои цветы и конфеты, а через нее поднес и Императрице в день ангела образ и поздравление на новый год. Самому Андронникову Царицы не удалось увидеть. А. Ф., конечно, его знала и не только потому, что брат его состоял офицером уланского л.-гв. полка ее имени и был прикомандирован к вел. кн. Георгию Мих., но в письмах ее, за исключением эпизода с Щербатовым, его имя начинает упоминаться лишь с момента его августовских визитов к Вырубовой и представления списка возможных кандидатов на пост синодального обер-прокурора на место Самарина. Андронников привлек Белецкого при условии действовать солидарно в проведении хвостовской кандидатуры. Так начались взаимные de′jeuners dinatoires славного трио: «Вышло так, что Хвостов должен был знать, что делает Белецкий, но Белецкий знал, что делает Хвостов». Трио, не очень дружное, потому что каждый преследовал свои цели, создалось при посредстве той же Червинской, «друга» Хвостова по лечению в Мариенбаде, сделавшейся близким человеком «старца». На «ухе» у Андронникова продолжал бывать Распутин, Хвостов почтительно подходил под «благословение» старца, целовал ему руку, но велись с ним только «рассуждения о высоких материях» – показывал Андронников, хотя в действительности состоял и передаточной инстанцией для уплаты полагающегося «старцу» содержания.

В облике Андронникова нас, конечно, должна заинтересовать одна черта, подчеркиваемая Белецким. Он «тяготел к Германии» (куда неоднократно посылался при Витте) «по складу свой структуры» – «преклонялся» перед немецкой культурой, его излюбленным монархом был имп. Вильгельм, а любимым языком – немецкий; Андронников имел «во влиятельных придворных кругах (Германии) широкие знакомства» и переписывался «со многими герцогинями» немецких великих княжеств; были у него и «какие-то сношения с лицами, которые под видом коммерсантов приезжали к нему». Несмотря на статьи в «патриотических тонах» против Германии, его подозревали