вызывая дух усопшего «старца». В частности, Палеолог ссылается на свидетельство мин. ин. д. Покровского. Дочь Распутина в дневнике (отрывки были опубликованы следователем Соколовым) говорит о спиритических сеансах с вызовом духа Распутина на квартире Вырубовой. Это вполне соответствовало суеверно-мистическим представлениям Протопопова. Недаром московский монархический деятель Кельцев, быть может, в данном случае только подлаживаясь под настроения шефа министерства вн. д., испрашивая 2 января аудиенцию у директора Деп. полиции Васильева, чтобы узнать «предначертания» министра, в официальном письме занимался такой каббалистикой: «Астрономическое значение сложности цифр 1917 года (равняется 18: 2 равняется 9: 3 равняется 3) пророчит победу чистого (ангельского) над нечистым (аггельским), правды над клеветой и злом; бесовское над человеческим, будем верить, что не восторжествует, а посрамятся лиходеи трона и государственности. Таких годов немного, а особо значительно, что в этом столетии сложность 18 не была превзойдена, ни одним годом с 1899—27». По существу, однако, апокалипсические «предуказания» цифровых сочетаний мало чем отличаются от какой-нибудь масонской символистики, распространенной в некоторых общественных кругах, о значении цифр, равно как и предсказания старцев Оптиной пустыни ничем не выделяются по сравнению с пророчеством «старицы» новгородского монастыря, к которому доверчиво прислушивалась А. Ф. Вера в «духовидцев» и в мистику «спиритов» далеко еще не иссякла в наше столетие – даже в Царское она проникла через салон вел. кн. Ник. Ник. Бедный Хвостов совершенно запутался в своих изысканиях, в качестве мин. вн. д., в области «потустороннего мира», когда пытался выяснить взаимоотношения существовавших будто бы кружком «черных» и «белых» оккультистов («черные» вселяли в Распутина «коллективную силу гипноза», «белые» эту силу «снимали»). Поэтому и не приходится видеть со стороны Протопопова только сознательную «игру» (см. ниже главу «Хиромант Перрен»). Неврастенический мистицизм Императрицы мог находить искренний отклик в «неврастении» Протопопова. А. Ф. непоколебимо верила в святость «Божьего человека», Протопопов также непоколебимо мог верить в его чудодейственную магнетическую силу, хотя, естественно, в Чр. Сл. Ком. решительно от этого отказывался, клеймил себя, говорил о притуплении в нем «нравственной брезгливости», вызванном тем, что он запутался в «лабиринте», оставаясь во время болезни в течение девяти месяцев в бадмаевском кружке479.

Заменить «незабвенного Григория» Протопопов не мог, но передать услышанный призыв «духа» на спиритическом сеансе он мог. Его авторитет должен был возрасти480. Вокруг него отныне сосредотачивает молва всю закулисную работу по подготовке сепаратного мира, его выставляет вдохновителем и через посредство его влияния в Царском Селе связывает верховную власть, несмотря на все внешние, столь определенные с ее стороны заявления, с неким актом, носящим изменнический характер.

Молва эта родилась, конечно, на почве муссирования «стокгольмского свидания» в дни ноябрьского и декабрьского кризиса власти – общество не отдавало себе отчета в том, что запоздалое воскрешение стокгольмского эпизода являлось только средством политической борьбы. Английский посол в свое время довольно спокойно, как мы видели, отнесшийся к сообщению о туристском похождении Протопопова («стокгольмское свидание»), не только говорил о нем с Царем во время октябрьской аудиенции после информации, полученной из Лондона от Грея, но и вернулся к этой теме уже по собственной инициативе накануне нового года, когда на замечание Царя, что он и народ «объединены решимостью выиграть войну», пытался показать, что не таково настроение людей, которым поручено ведение дела войны. Бьюкенен говорил о немецких агентах, которые дергают веревочки и пользуются, как бессознательным орудием, теми, кто руководит Царем при выборе его министров… «Они косвенным образом влияют на Государыню через ее приближенных, и в результате… Е. В. потеряла всякое доверие, и ее обвиняют в германофильстве». Это и была та аудиенция, о которой говорила Нарышкина. В частности, о Протопопове Бьюкенен сказал, что «до тех пор, пока он будет министром вн. д., не может быть совместной работы между правительством и Думой, а это является первым условием победы». «Я выбрал Протопопова, – прервал его Царь, – из среды Думы, чтобы сделать ей приятное, и вот моя награда». «Но, В. В., – сказал посол, – Дума не может доверять человеку, который… имел интервью с немецким агентом в Стокгольме и которого подозревают в сношениях с Германией в целях примирения с ней». «Протопопов, – возразил Царь, – вовсе не германофил, и слухи, циркулирующие по поводу его интервью в Стокгольме, сильно преувеличены»481.

«Германофильская» репутация настолько прочно укоренилась за Протопоповым, что в феврале симбирское дворянство, которого он был «предводителем» до назначения министром, все еще судило его за «беседу с Варбургом», а петербургское «общество 1914 г. по борьбе с немецким засильем» занесло его имя на «черную доску». Впоследствии сам Протопопов косвенно как бы подтвердил правило, что нет дыма без огня. В предсмертной записке своей, составленной в августе 18 г. и напечатанной в заграничном «Голосе Минувшего», он говорил, что «экономические причины» заставили его с июля 1916 г. «неоднократно говорить о желательности прекращения войны». Но, – оговаривался Протопопов, – у него не было данных «для конкретного выступления с единственным средством, которое предотвратило бы разруху, – это заключение всеобщего мира»: экономические причины он считал «серьезными, но не решающими». «Я не был так уверен в правильности своего мнения, чтобы непоколебимо и немедленно проводить его в жизнь». Толкнуло Протопопова на составление записки, – как он говорит, – появившееся в газетах сообщение, что гетм. Скоропадский, увольняя в Киеве министра вн. д. Лизогуба, который доложил ему, что на Украине все спокойно и благополучно, сказал: «Мне Протопоповых не нужно». Признавая, что «реальной пользы» от его писания не будет, Протопопов, свободный от давления условий, при которых протекала работа Чр. Сл. Ком., желал объективно показать, что он, в качестве министра вн. д., был достаточно предусмотрителен и предостерегал Николая II. Мысль делать переворот во время войны казалась ему «чудовищной», и он тщетно надеялся, что это будет усвоено лидерами оппозиционных партий. Но «им казалось, что власть, попав в их руки, будет тверда и популярна. Они не замечали всю теоретичность, скажу сентиментализм, своих программ; они не предвидели, что управление страною потребует либо отказа от многих утопий и приведет их к повторению осужденных ими приемов старой власти, либо жизнь вырвет силу из их рук, выдвинет крайние элементы, и многочисленные, великомощные собрания низкого уровня будут творить свое безумное дело разрушения на ужас цивилизованному миру и на гибель своей злосчастной родины. Их жажда власти была так велика, что они не допускали старое правительство исправлять экономическую разруху, желая сами пожать плоды успеха в этом деле; сроком переворота они выбрали мировую войну, безумно рискуя ужасами военного бунта и неизбежного