«Комсомолке»!» Я ответил: «Какое вам дело, где я печатаюсь? Где хочу, там и буду!» И вышел из этого союза. Мне с ксенофобами не по пути… Есть и еще одно обстоятельство. Я писатель с сатирическим взглядом на жизнь.

– Да, это с патриотизмом трудно сочетать, патриотизм – это же пафос…

– Да, почему-то считается, что чувство юмора и ирония – признаки нерусского ума. Почему? Непонятно. Ведь гигантами сатиры в нашей литературе были Гоголь, Щедрин и Булгаков…

– Думаю, это связано с тем, что русские – молодой этнос, он думает, что надо делать серьезное лицо. А у древних народов – иначе.

– Во-первых, русские гораздо древнее, чем думают. В последние годы появилось много исследований на эту тему. Кстати, пропагандистом этих идей на страницах «ЛГ» выступает один из самых остроумных нынешних людей – Михаил Задорнов. А во-вторых, взять, например, армян… Древний этнос, но чрезмерной иронии я у них не вижу… Твоя гипотеза хромает…

– «Армянское радио» и «Наша Раша», пожалуйста, вот тебе навскидку два примера замечательной иронии.

– Не уверен… «Армянское радио» придумывали всем миром. Так вот про иронию. В 1993 году я выпустил повесть «Демгородок».

– А, это где олигархов ссылали в Сибирь?

– Вроде того… Мне за эту книжку навешали прилично. Сейчас, кстати, в театре имени Рубена Симонова сделали инсценировку «Демгородок», о том, как в современной России царь появился. Роскошный спектакль! Я вскоре после выхода повести дал ее почитать Распутину, это было в Переделкине, в Доме творчества. Он выходит на следующий день к ужину хмурый такой. «Не удалось полистать мою книжечку?» – спрашиваю. «Я прочитал, – говорит, – сейчас народ так тяжело живет, такая колоссальная драма в стране – а вы в этой книжке смеетесь. Ну как можно смеяться в такое время?» Я говорю: «Валентин Григорьич, а как же Гоголь смеялся? А время его было тоже не самое лучезарное». – «Но, Юра, вы же не Гоголь», – ответил он. И на это мне возразить было нечего.

– И он тебе, значит, лиру не передал…

– Нет, не передал. А с либералами у меня получилось так: печататься я начинал в либеральной «Юности» у Андрея Дементьева. Он пробивал мои первые повести…

– «Сто дней до приказа» и про комсомол еще! Да, да, ты же был практически диссидент! Что тоже не к лицу патриотическому писателю.

– Мне этого потом долго не могли простить. Я помню, Аксёнов захлебывался на «Голосе Америки», хвалил мои вещи… И я был в Российский Пен-клуб принят, как только его основали. И все это гавкнулось в один прекрасный момент. Мы, инициативная группа пенклубовская, в 1991-м обсуждали события в Вильнюсе. И был проект письма от Пен-клуба, где осуждались имперские амбиции. Я сказал: «Ребята, то, что вы говорите про свободу Литвы, это правильно. Но там же есть и русское население, судьбу которого мы должны оговорить, а то для него эта литовская свобода может плохо кончиться. Кроме того, есть законные варианты выхода из СССР, надо проговорить все условия. Вас разве не заботит судьба Клайпеды, которая оказалась в составе Литвы только в результате победы нашего народа в Великой Отечественной войне? Если мы лишимся этого порта, это ж будут гигантские потери! Нельзя так – мол, сначала свобода, а потом разберемся!» Я говорил про то, что потом стало понятно всем. Но тогда, когда я это все высказал, на меня все посмотрели как на ненормального. И от меня отшатнулись… Я тоже отшатнулся, поняв, что все эти люди озабочены абсолютной виртуальной и мифологической идеей демократии и прав человека. А что такое демократия, где ее границы? Я убежден, что каждый народ пользуется лишь той степенью свободы, которую может себе позволить, – в зависимости от уровня экономического, политического, геополитического, нравственного, культурного развития страны… Вот Европа себе позволила прав человека больше, чем реально могла переварить, – и что получилось? Белые там становятся меньшинством. Позволили косоварам больше, чем допустимо, – и теперь мы имеем самопровозглашенное суверенное Косово. Тито тем сербам, которые бежали из Косовского края от немцев, запретил возвращаться домой, а албанцев, которые сражались за фашистов, не тронул, оставил в покое, ради баланса. Результат: косовары отделяются от Сербии с сербскими землями, на которых живут сербы! Это как если бы гастарбайтеры из Средней Азии облюбовали Можайский район Московской области и отделились бы от нас вместе с Бородинским полем и местными русскими крестьянами. Бред!

Тогда на заседании Пен-клуба я понял, что нахожусь среди чужих людей, у нас с ними разные взгляды… Им во что бы то ни стало хочется сделать еще один шаг к свободе. Но если это шаг к пропасти? Может, лучше сделать шаг от пропасти, даже если это будет шаг в сторону от свободы? Потом прогрессисты мне сказали: «Если ты еще раз вякнешь, что патриотизм не зоологическое чувство, а иммунная система нации, – извини, мы вынуждены будем тебя вычеркнуть отовсюду!» Вякнул. Вычеркнули.

– И так ты наконец встал над схваткой.

– Торопишься! Сперва меня мотнуло в патриотический лагерь. А там тоже свой миф, только не либеральный, а патриотический. Я пытался объяснить, что если видеть только проблемы русских, то многонациональная страна развалится! Мотнуло меня туда, потом сюда, и в итоге я остановился в центре. И когда меня назначили главным редактором «ЛГ», я стал продвигать эту свою центристскую идею. Я привлекаю авторов со всех сторон и пытаюсь вовлечь их в диалог… Естественно, меня возненавидели и те и эти.

– А, то есть у тебя нет статуса стоящего над схваткой! Либералы считают тебя патриотом, а патриоты – либералом, и все ненавидят! В тебя стреляют со всех сторон!

– У меня нет этого статуса, потому что я не отмалчиваюсь, как некоторые. Когда спрашивают, например Битова или Маканина об их взглядах, они дают уклончиво-метафорические ответы! Это лукавство людей, которые не хотят ничем рисковать… Но это абсолютно не в традициях отечественной литературы. Отечественные писатели – и славянофильского, и западнического направлений – всегда очень четко высказывались на наболевшие темы, оттого они и считались совестью нации и ориентиром. Хотя оценки их не всегда были правильными. ‹…› Тот же Герцен, вытерев ноги о Николая Первого, которого он представлял тираном и полным солдафоном, в конце жизни сказал: «Я был все-таки несправедлив к царю». Но об этом новом взгляде Герцена на царя мало кто узнал. Раньше слова Герцена подхватывала вся Европа – ну как же русского царя не обгадить лишний раз! А как только Герцен смягчился по отношению к русскому царю, он обнаружил, что это никто не подхватывает. Бывало, он воскликнет: «Царь Николай солдафон!» И слышится эхо: «Фон, фон, фон…» И вдруг