«сочинитель». Вот это мне нравится. Была бы у меня визитка, а у меня, к сожалению, их никогда нет, я бы написал: «Пеленягрэ – сочинитель».

– Вот ты жалуешься: нету денег. Это, конечно, печально. Но ты лучше радуйся, что не погиб в 27 лет на Кавказе, как иные поэты.

– Я в этом смысле всегда вспоминаю А. П. Чехова, который говорил: «Если вас секут березовыми прутьями, радуйтесь, что не бьют осиновыми колами», понимаешь.

– Но ведь согласись, судьба поэта должна быть трагичной. Не на Кавказе завалят, так в Питере, либо дама задушит в койке в крещенские морозы. А?

– Я бы не хотел такого… Когда я только начал писать стихи, познакомился с замечательным поэтом Влодовым. Он был в андеграунде, его не печатали, потому что он, кажется, бутылкой разбил голову какому-то литературному вельможе. Влодов жил очень страшно, и я, глядя на него, говорил себе все время: «Витек, только не так, только не так!» Ну не хотелось мне так… Все поэты мечтают о жизни тихого буржуа, о мещанском быте. А жизнь так устраивает нас, что мы, к сожалению, этот уют видим только в мечтах. Поэтому и стихи сочиняем. В России все пишут стихи, но стать поэтом в России очень тяжело. Большой путь нужно пройти, многое испытать и не пожалеть о бездарно прожитых годах. Смотреть на облака, парить в эмпиреях, – а не ходить на службу. Для службы очень много людей создано, еще Пушкин говорил об этом. Он сказал замечательно: «Когда бы все так чувствовать могли, тогда не мог бы мир существовать», в смысле – когда все были бы праздными Моцартами, понимаешь?.. Кто-то должен отдуваться за всех, отказывать себе в главном – в обыкновенном человеческом счастье. Обыкновенное человеческое счастье, я тебе уже говорил сегодня, это мещанское окошко с резедой. Но – цветы не выращивать мне, вот о чем я говорю.

– Давай бегло окинем взглядом современный литературный процесс: прежде у нас были Шолохов и Евтушенко, а сегодня мы пришли к новым классикам – Пелевину и Пеленягрэ. Почему так сдвинулась стилистика?

– Думаю, по многим причинам. В сущности, это вполне закономерно, что в Советском Союзе был классицизм. За ним должен пойти сентиментализм и романтизм. В сущности, это и происходит. Классицизм, потом романтизм, потом опять классицизм… Писатели того поколения были какие-то слишком серьезные. За исключением двух, которые ломали стройные ряды, взрывали бастионы – это Лимонов и Довлатов. В поэзии роль сентименталистов играли шестидесятники Вознесенский, Евтушенко, Окуджава. Потом все медленно опять превратилось в классицизм. Потом какая-то фигня пошла: «уберите Ленина с денег». Ну сбылась мечта идиота, убрали Ленина с денег – и что дальше? Что дальше?! А теперь вот мы. Евтушенко в одной передаче топал ногами и кричал про нас: «Эти, эти, отплясывающие канкан на идеалах шестидесятников!» А по мне, канкан – это шикарно, мне нравится канкан отплясывать, это мой любимый танец. Но – он очень прав, наша поэзия – это по большому счету канкан, шоу-бизнес – это канкан… В новом альбоме «Белого орла» много будет хороших песен не только с моими стихами, но и с моей музыкой. Там есть великая песня:

Даже если я пройду с другой,

Ты не верь своим глазам, я – твой,

А ты люби, люби, люби меня.

– Это ты описываешь реальную жизненную ситуацию?

– Да. Любовь была, измена, конечно, тоже. Все мои песни – на реальной базе, и это ужасно. Потому что осталось только написать «Я умру в крещенские морозы», как написал Николай Рубцов – он после и умер как раз в крещенские морозы, не раньше и не позже.

– Ты лучше напиши, что ты стал миллионером, и живешь на вилле на островах, что тебе 25 лет, тебя любят девушки…

– Напиши лучше ты про это. Пожалуйста! Напиши, что Пеленягрэ, балбес, живет на вилле. Похмеляется с манекенщицами, успешно играет в рулетку и танцует танго в лучших ресторанах Парижа. Еще напиши, что он, то есть я, – голубоглазый блондин… Как глубоко порядочный человек, я хотел бы быть молодым и богатым. Напишешь?

– Да уже пишу… Это легко: бумага все стерпит.

Юрий Поляков: «Молодые пьют меньше, пишут хуже»

Мы встретились с писателем Поляковым в Дели, на книжной ярмарке. Он был тоньше и стройней, чем обычно.

– Что с тобой? Ты как-то похудел.

– Да! Сбросил семь кило за месяц. Гречневая каша и белое мясо, курица или индейка, зелень и печеные яблоки. Больше ничего.

– И не бухать?

– Естественно. Максимум сто грамм в день.

– Как же ты выдержал?

– Вот – выдержал! Все выдержал, кроме ста грамм…

С этим твердым, как скала, человеком мы поговорили о русской литературе и вообще о вечном, – а о чем же еще говорить с высокотиражным автором, модным драматургом, главным редактором «Литературной газеты»…

Санация бизнеса

– Ты уже семь лет командуешь «ЛГ». Это когда-то была совершенно особенная газета, а потом как-то сдулась…

– Успех «ЛГ» был со многими условиями. Одно из них – это мощная культурологическая легенда. Видишь, газету основал Пушкин. А в XX веке возродил Горький… Возродил в 1929-м как газету, которая должна была противостоять и рапповской, и лефовской агрессии! Это было центристское литературное издание, направленное на восстановление культурной традиции! Новая, советская, «ЛГ» была задумана как орган, призванный объединить именно нормальных писателей – мы-то знаем, сколько в переломные эпохи бывает шизофреников. Их и в правительстве в такие времена много.

– А в литературе еще больше?

– Их в литературе всегда много, а в переломные эпохи так просто караул. И неслучайно газета была названа именно так! А то ведь в те времена какие были названия? «Красная новь», «Прожектор», «Революционная гильотина», «Новый мир», «Октябрь», «Знамя». И вдруг такое – просто «Литературная газета». Уцелевшая интеллигенция тогда сказала: «Ну слава богу, Пушкина вспомнили с Дельвигом!» Все было продумано… В начале 30-х годов газета пыталась выполнять задуманную Горьким функцию, но потом это стало сложно, во второй половине 30-х газета изменилась, – но тем не менее… Легенда никуда не делась, а мы ее актуализировали. И вернули на логотип профиль Горького, которого в девяностые неадекватные товарищи убрали… Мы это сделали после того, как провели опрос среди читателей, и оказалось, что 95 процентов – за возвращение Горького! Когда мы принимали решение об этом на собрании трудового коллектива, только два сотрудника высказались против. Оба, кстати, до сих пор в газете работают. Кроме легенды в «ЛГ» всегда был сильный коллектив, который подбирали главные редакторы, все, какие там были: Фадеев, Кочетов, Смирнов и самый из них мощный –