— Куда? — спросил уже он.

— К тебе домой, в хрустальную пирамиду. Я не хочу уподобляться какой-нибудь кошечке, удовлетворяющей свою похоть, где попало. Да у меня и нет никакой такой безудержной похоти, чтобы…

— В хрустальную пирамиду? — переспросил он с таким выражением, будто я малоумная и несу какую-то чушь несусветную. — И что мы будем там делать?

Я подёргала дверцу, давая понять, что хочу уйти. Я не Эля! Дверца машины оказалась заблокирована сообразительным Рудольфом.

— Я должен вернуться в столицу, — напомнил он. — Меня там ждут неотложные дела, я уже опаздываю. Но ради тебя…

— Не стоит тебе опаздывать.

Чувствуя, что мой недавний накал утрачен, он решил приласкать меня, чтобы восполнить то, что мне так и не удалось заполучить, — законную долю «райского блаженства» в его определении.

На мельтешение Эли с Цульфом, как и прочую уличную массовку, он не обращал внимания. А вот Цульф его машину узнал и пристально вглядывался, как будто догадался, что за стёклами, непроницаемыми снаружи, кто-то есть. Цульф, без вины виноватый, внушал мне отвращение.

Эля будто насмехалась над моей мнимой безупречностью, вертя своим круглым, как ночной спутник, задом, ибо баул в недрах машины Цульфа отчего-то не давал ей покоя. Из этого следовало, что она стащила нечто хрупкое и опасается это поломать. Может быть, посуду и изделия из декоративного стекла, украшающие витрины «Мечты». Не таись я в машине, то непременно спросила бы, а что это она увозит в столичные пределы, воспользовавшись моим отсутствием? Мне стоило усилий, чтобы не выскочить и не ухватить её за подол платья, сшитого также бесплатно, — якобы из обрезков, остающихся от изготовления дорогущей одежды. Не стоило и напрягать свои аналитические способности, чтобы понять, — она тащила по возможности из моей «Мечты» всё, — остатки дорогих тканей, кружева, бельё, пояски, бижутерию, предназначенную для украшения изделий. Но вовсе не потому, что оно плохо там лежало, а пользуясь своей должностью. И всякие прочие мелочи пропадали, в том числе моя личная посуда, а Эля уверяла меня, что неуклюжие девчонки опять разбили что-то, когда привлекались для уборки моих комнат и прочих помещений «Мечты» в целом.

Так недавно пропала пара моей новой обуви в нераспечатанной даже коробке, и Эля, устроив демонстративный её поиск, устало махнула рукой после, — мол, если я не оставила её по рассеянности там, где и купила, чего ж искать напрасно? А если затерялась среди моего творческого беспорядка, то никуда не денется, найдётся. Но ничего так и не нашлось. У меня не было беспорядка в личных владениях, и я не выжила из ума настолько, чтобы ронять из рук то, что и приобретала, не помня, сколько именно пар обуви у меня есть. Я заказывала обувь у столичного мастера и забыть ничего не могла. А уж дорогой мастер вернул бы случайно забытую роскошь столь же дорогой заказчице. В моей «Мечте» воровали по мелочи все, как уверяла меня Лата-Хонг. Но и следили друг за другом все. Те, кого уличали, изгонялись, невзирая на слёзы и мольбы о прощении. Лата добивала их вдобавок штрафами, используя всю мощь Администрации. Прощать было нельзя. В этом случае уже наутро я проснулась бы в здании, полностью очищенном от того, чем оно и было заполнено.

Желая вернуть меня в утраченное состояние послушания, он продолжил ласковое балагурство, как некую разновидность затянувшейся, но очень сладкой любовной прелюдии. Птичка в его обладании, так он полагал, а потянуть некоторое время с реализацией её повторного присвоения, означало поднять «райское блаженство» и вовсе на недосягаемую высоту…

— Чего ты сникла? Поверь, что уже в следующий раз мы всё наладим… Если честно, я тоже ничего толком не сумел прочувствовать…

— Следующий раз? — я наблюдала за Элей, вдруг подумав, что вся её непутёвая жизнь наглядное указание, чего следует мне избегать, — Где же?

— Ради тебя я вернусь. Выходи в полночь, а я подъеду к вашим закрытым воротам…

— Опять будем в машине?

— Можем и в лесу…

Я очнулась от чар и уже не хотела удовлетворять его любовные фантазии в каком-то диком, непролазно-неопрятном, наполненном паутиной и зловредными насекомыми, лесу. Лес как своеобразная декорация вокруг нашего любовного уединения ничуть меня не прельщал. Я желала любви на реальной и, если не заоблачной, то близкой к облакам высоте, — в его хрустальной пирамиде. Там, куда он меня пока что не приглашал.

— Я должна выспаться. У меня завтра утром опять встреча с моими столичными и очень непростыми клиентками… я обязана хорошо выглядеть. Я не хочу, как бродяжка, изваляться в лесу…

— Как скажешь, — ответил он без заметного огорчения. — По крайней мере, я тоже высплюсь у себя в столичной халупе, — распахнул дверцу, и я вышла. Машина умчалась прочь, а я побрела к себе, отяжелев телом и ногами как старуха.

Притяжение колдовской стены

Утром мы встретились у стены. Меня охватил такой трепет, что я дышала через раз. Я даже не могла понять, хочу ли я после вчерашнего продолжить то, что не поддавалось определению. Если это игра, то чья? Если любовь, то взаимная ли она? Встреча поражала тем, что мы оказались здесь, у пропускного пункта, в одно и то же время.

— Только что вернулся, — сообщил он мне. — Видишь как, ты туда, я оттуда. Какое-то роковое несовпадение наших маршрутов… — по виду он никак не дал мне понять, что именно чувствует. Вёл себя так, будто вчера ничего и не произошло.

— Ну, что? — спросил он с лёгкой насмешкой, озираясь по сторонам. — Продолжим прерванное общение, пока твой водитель отбыл? И кстати, чем он занимается в пункте пропусков? Я посоветовал бы тебе сменить водителя.

— Предлагаешь себя?

Вместо ответа он распахнул заднюю дверцу своей машины, и я как загипнотизированная, как механическая заведённая кукла безвольно подчинилась ему. Захлопнув дверцу, сразу же сжал меня всю целиком, едва мы оказались в замкнутом пространстве. Не дав мне и опомниться, он нещадно мял моё платье, то самое, вчерашнее, так что оно буквально пищало по всем швам со мною на два голоса.

— Не трогай… не трогай же! Ай-ай!

Тем же ловким приёмом он повторил вчерашнее, но по времени сеанс «насыщенного секса» оказался намного продолжительнее, и у меня появилась возможность не только ощутить, но и понять, что именно этого мне и недоставало больше всего на свете. Я слышала собственные стоны будто со стороны, не веря, что их издаю я, и не имея никакой возможности запретить себе такое вот всеохватное погружение в