Шрифт:
Закладка:
Я положила книгу на пол у его коленей, а потом села напротив.
– Так мы пришли к соглашению, Кева?
Горны, ситары и барабаны Бабура умолкли. Но в воздухе все еще звенели вопли матерей и плач детей, крики сирдаров и хазов.
– Слышишь? – спросила я. – Музыканты Бабура замолчали.
Вдалеке заулюлюкали мои воины. И меня обдало волной облегчения.
У Лунары получилось. Мне хотелось запрыгать от радости.
Крик «Будь прокляты святые!» был таким громким, словно его подхватил миллион душ.
Кева, который наверняка всю жизнь молился святым, поморщился.
– Как ты поступишь с крестейцами?
– А как, по-твоему, я должна поступить?
– Если ты не хочешь, чтобы еще десять лет по Аланье разгуливали жестокие банды неверных, ты должна выманить их из Зелтурии и перебить.
Если я проявлю милосердие к Кярсу, то почему не поступить так же с крестейцами? Я же Потомок. Разве теперь, когда по земле ступает дочь Хисти, не настало время милосердия?
А кроме того, они мне не враги.
– Я должна показать пример, – сказала я, гадая, когда же Кева сообразит, насколько я изменилась. – Я должна быть… хорошей. Но с этой минуты я сама определяю, что хорошо, а что плохо.
– Ну конечно.
Он схватил «Мелодию Сади», встал и пошел к выходу.
– Так мы пришли к соглашению? Ты не потревожишь Лунару?
– Она согласилась на твой победный план? Согласилась пожертвовать детьми в лагере, пока проведет армию по Лабиринту?
– Да, согласилась. Потому что мы сделали это ради высшего блага. Ради защиты Зелтурии и Врат.
– Если ты поставила ее во главе армии, она попытается убедить меня присоединиться к вам. А взамен, вероятно, предложит мне все, что я захочу. Даже свою любовь. – Кева отвернулся. – Но это не та женщина, которую я любил. Женщина, которую я любил, не была такой коварной.
Кем бы ни была эта более чистая Лунара, похоже, он никогда не перестанет ее оплакивать.
– Люди меняются, Кева. Жестоко любить кого-то, но не принимать перемен.
– А еще более жестоко – меняться. Пришли ее ко мне, когда вы с ней перестанете использовать тело Сади ради зла. – Он почти подошел к выходу, но обернулся и посмотрел на меня. – Если хоть как-то повредишь тело Сади, если нарушишь наше соглашение, ты знаешь, как я поступлю.
– И очень хорошо знаю.
Я ласково улыбнулась этому побежденному, но гордому человеку.
42
Кева
Идя по песку, подальше от сражения, я размышлял о том, что сказала Сира по поводу перемен. Может, именно мне необходимо измениться. Может, я заплутал, потому что упрямо остаюсь все таким же.
А Лунара изменилась. Сира изменилась. Даже Хурран и Рухи изменились. Они стали такими, какими должны быть в нынешние времена, и там, где оказались.
Я встретился с Кинном по пути к Доруду, как и собирался. Птах так обрадовался, увидев меня, что потерял по меньшей мере двадцать цветных перьев, порхая вокруг.
– Нечему радоваться, – сказал я.
– Ты жив!
Вот и все, что он ответил.
Я и впрямь был жив.
– Моя жизнь ничего не значит.
– Она значит все. Как минимум она значит, что ты можешь сделать так, чтобы она кое-что значила.
Звучало коряво, как почти все, что говорил Кинн. Но он был прав.
То, что мы прядем из нитей, значит больше, чем сами по себе нити. Что я сотку из своего поражения?
Размышляя о стратегии, я понял, что не потянул за одну особенную ниточку.
– Перенеси меня к Рухи, а потом в Доруд.
Если у меня получится, я сотку парчу, достойную султана.
– А до утра нельзя подождать? Я много часов тебя искал.
– Боюсь, что нет. К утру все узнают о сражении, и может быть уже слишком поздно.
– Но сейчас такая темень.
– Я слышал, у великого визиря Баркама есть целый дом для коллекции обуви, собранной со всех восьми уголков све…
Кинн схватил меня когтями, и мы взлетели.
Рухи ждала в вограсской деревне у реки. Мы украли лодку и все втроем полетели в Доруд.
Приземлившись за стенами, в лагере беженцев-абядийцев, мы ходили по шатрам, собирали шейхов и молодежь. Было уже за полночь, все спали. Мы тоже устали, но благоприятный момент ждать не будет.
– Разве я не сражался за вас? – спросил я, как только мы собрали всех на пятачке между палатками, усеянном мусором.
– Да, – ответил один шейх. – Еще как сражался, благодарение Лат.
– А теперь я прошу вас сражаться за себя. За ваши семьи. За ваш народ. Вы готовы?
Все разом кивнули и ответили:
– Да.
– Это правда, что Сира нанесла поражение шаху Бабуру? – спросил другой шейх. – На что мы можем надеяться, сражаясь против нее?
Каким-то образом новости нас опередили.
– Я говорю не о ней. – Я повернул голову в сторону Изумрудного дворца. – Ваш настоящий враг – там. Низкие люди с замысловатыми титулами, набивающие животы фруктами. Которые тратят богатства на себя, а не на войну с теми, кто обижает ваших детей и веру.
Все загалдели.
– Ты просишь укусить руку, которая нас кормит? – спросил кто-то.
– Скажите, кто шах Аланьи? – отозвался я.
– Шах Кярс, – ответили все.
– Разве Баркам хоть пальцем пошевелил, чтобы ему помочь? На золото в своих сундуках он мог бы нанять миллион солдат. – Преувеличение, но по сути верно. – Вы знаете, какими были предки Кярса? Когда Селук Рассветный покорил Аланью, он не потребовал ни единого золотого динара. Он все отдал людям. Говорят, у него было всего два кафтана и пара истрепанных кожаных сандалий. Когда он вошел в Кандбаджар, покорив последнего святого правителя, шах со склоненной головой прошел через ворота, а слуга скакал на лошади рядом.
Люди одобрительно закивали.
– Сира забрала ваше богатство и жизни, – продолжил я. – Но вы не отнимете их у нее. Она победитель. Но это не значит, что мы проиграли. Если мы сейчас вступим в битву, то сами насладимся плодами своей победы.
– И что ты намерен делать? – спросил старейший шейх, с которым я разговаривал, когда мы в последний раз были в Доруде.
Я вспомнил, что он потерял несколько детей в ничем не спровоцированном нападении Сиры на Празднике соколов.
– Я полечу в Изумрудный дворец. Я открою ворота. И тогда вы все будете пировать вместе со мной.
Через несколько минут кто-нибудь обязательно разбудит Баркама и предупредит его. А значит, на счету каждая секунда.
– Каков ваш
