Шрифт:
Закладка:
«Таганрог, 15 ноября 1825 г. Любезная маменька, я живу, но сама не понимаю как: у Императора, сего ангела доброты, тяжелая горячка! О, маменька, только и надежда, что на Господа!»
«Таганрог, четверг, 19 ноября 1825 г. Любезная маменька, ангел наш уже на Небесах, а я еще здесь, на земле, несчастнейшее из созданий, кто оплакивает его. О, Боже, сие выше сил человеческих, но раз оно послано Господом, должны быть силы все претерпеть. Я не ощущаю самое себя, не понимаю, сон это или нет. Вот его волосы, любезная маменька! Увы, зачем ему пришлось так страдать! Но теперь на лице его выражение покоя и доброты, столь ему свойственных…»
«Таганрог, понедельник, 7 декабря 1825 г., 1 час с половиною. Не знаю, что буду делать и куда поеду, только не в Петербург, сие для меня просто немыслимо! Если бы только могла я остаться здесь, возле его дорогого праха, но его увезут, и тогда мне тоже надобно в путь. Он еще в доме, в двух шагах от меня, но скоро его перенесут в церковь.»
«Таганрог, 10 января 1826 г., воскресенье, 6 часов вечера. Вы спрашиваете меня о подробностях, любезная маменька, и сейчас я представляю вам оные во множестве… Последние слова он произнес как в бреду во вторник вечером, а в среду уже не мог говорить, но всех узнавал. Он поцеловал меня, и я ощутила его губы на моей щеке. О, Боже, моя душа просто разрывается, как только вспомню выражение этого дорогого лица в тот день, когда он узнавал меня. Во вторник утром начал действовать пластырь, и он совершенно пришел в себя… Когда ему накладывали пластырь, он уже почти двадцать четыре часа не приходил в сознание, а накануне сорвал с себя горчичники. Вилие велел двум своим помощникам следить за тем, чтобы он не сделал то же самое и с пластырем… Через некоторое время он спросил меня: “Скажите, почему мне так больно?” Я ответила, что ему что-то приложили к затылку для понижения жара в голове. Несколько раз он пытался поднести туда руку, но я брала ее и гладила, и он терпеливо страдал… В это утро он узнал всех и по своему всегдашнему обыкновению шутил с камердинером. Но к пяти часам вечера ему стало хуже… Вскоре он сказал по-русски: “О, пожалуйста”, словно его беспокоили, а потом снова по-французски: “Я хочу спать”. Это были его последние слова, услышанные мною вечером во вторник 17 ноября…»
Елизавета Алексеевна не прожила и трех месяцев после того, как были написаны эти строки. Весной 1826 г. она выехала в обратный путь из Таганрога, но из-за внезапно усилившейся болезни легких ей пришлось остановиться в г. Белеве Тульской губернии, где она тихо угасла 4 мая 1826 года.
Существует три версии смерти императрицы Елизаветы Алексеевны: 1) официальная – государыня умерла в городе Белеве «своей смертью», возвращаясь из Таганрога в Петербург, сломленная давними болезнями и кончиной мужа; 2) народная – Елизавета Алексеевна не погибла в 1826 году, а скрывалась в монастыре и жила там многие годы под именем Веры-Молчальницы; 3) экзотическая, поддержанная рядом писателей в советское время, – императрица была убита в Белеве в ночь с 3 на 4 мая 1826 года, т. к. Николай I и его мать считали невестку опасной для нового царя, как претендентку на трон.
«Народная версия» (Кудряшев К.В., 1923; И.П., 1925; Цеханская К.В., 1999) в последние годы растеряла своих сторонников, т. к. считается доказанным, что Молчальница Вера – не ушедшая в монастырь государыня, а совершенно другая женщина. Первые сведения о ней относятся к 1834 году, когда некая странница появилась в Тихвине. Паспорта при ней не было, назвалась она Верой Александровной. Ее приютила помещица Вера Михайловна Харламова. Женщина ежедневно посещала церковь. Верующие часто видели ее на паперти, молящейся перед Тихвинской иконой Божьей Матери. Любила она читать Евангелие, совершала паломничества по ближайшим монастырям. Так Вера Александровна жила около трех лет. Однажды во время странствий она узнала о тяжкой болезни вдовы дьячка из Винницкого погоста Олонецкой губернии, поспешила к страдалице и целый год ухаживала за больной, затем возвратилась в Тихвин. В свободное от молитв время Вера забирала к себе детей, учила их молитвам, наставляла христианским добродетелям, для бесед с ней приходили и взрослые. Полицейский пристав потребовал паспорт, но его не было. Тогда Веру арестовали. Когда следователь попытался выяснить ее происхождение, она сказала: «Если судить по небесному, то я – прах земли, а если по земному, то я – выше тебя». После чего совсем перестала отвечать и соблюдала обет молчания около 23 лет, за что ее назвали «молчальницей». Из Валдая Веру Александровну отправили в новгородскую тюрьму, где она провела 1,5 года. Оттуда перевели в дом для умалишенных, там она провела еще столько же. О пребывании Веры в доме для душевнобольных узнала известная благотворительница графиня А.А. Орлова-Чесменская. Она приехала к молчальнице и предложила поселиться в Сырковом женском монастыре в отдельной келье. Вера Александровна согласилась. Она вела аскетический образ жизни, из приносимой монахинями пищи большую часть отдавала нищим или скармливала птицам. Вечером 6 мая 1861 года она скончалась[120].
В подтверждение идентичности императрицы и Молчальницы Веры ссылались на следующие обстоятельства. Елизавета Алексеевна, страдавшая тяжелой болезнью, с переездом в Таганрог, несмотря на долгий утомительный путь, «неожиданно» стала выздоравливать. Объяснение этого улучшения влиянием «нежной заботливости» и внимания к больной со стороны Александра I не всех удовлетворяло; указывали, что оно было бы правдоподобно, если бы императрица страдала неврастенией, а не тяжелым физическим недугом, да и то «несколько дней» вряд ли могли бы оказать значительное влияние на ее здоровье. Сомневавшимся это казалось «странностью», точно так же, как и выражения из письма Елизаветы Алексеевны, через день после смерти Александра I, писавшей о нем: «…пока он здесь останется, и я здесь останусь: а когда он отправится, отправлюсь и я, если это найдут возможным. Я последую за ним, пока буду в состоянии следовать» (Романов Н.М., 1909).
Несмотря на выраженное в письме намерение, она не сопровождала тело императора в Петербург,
