с Лафонтенем и Геллертом (Gellert). И. А. Крылов писатель всемирный, слава России, слава человечества! Монумент, поставленный ему в самом приличном месте, служит к славе государя императора Николая Павловича, которого мы теперь оплакиваем. Это первый монумент русскому писателю, воздвигнутый в столице в общественном месте с соизволения в Бозе почившего государя императора! Умалчиваю о всех наградах, излиянных щедротами императора Николая I на писателей, которых труды признавал он полезными и благонамеренными! Не могу ничего говорить, потому что надлежало бы быть нескромным. Исполнение памятника приносит величайшую честь нашему знаменитому скульптору барону Петру Карловичу Клодту фон Юргенсбургу. Ни Канова, ни Торвальдсен не могли бы придумать и исполнить чего-нибудь приличнее и совершеннее! <…> Пьедестал совершеннее всего, что я видел в жизни! <…> Честь и слава ему и благодарность всеобщая, особенно от нас, бедных литераторов, которые утешаются и тем, что Крылов принадлежал к нашему сословию! Не всем достается в удел слава, но утешительно и то, что мы шли одним путем по благородному поприщу русской литературы. Слава генерала озаряет и простого солдата, верного своему долгу![1633]

Ил. 114. Публика в Летнем саду у памятника Крылову. Литография И. Патканьяна по фотографии А. Рибена, изданная «в пользу раненых воинов». 1855. Фрагмент.

Среди немногочисленных комментариев к этому событию булгаринский оказался единственным, касающимся идеологической программы памятника[1634]. В полном соответствии с первоначальным замыслом издатель «Северной пчелы» интерпретировал его как монумент благонамеренной и по достоинству оцененной русской литературе, однако молодым сотрудникам других изданий эта официозная концепция была уже не интересна. Ее вдохновитель Уваров доживал последние месяцы в Москве; о нем в связи с памятником Крылову никто и не вспомнил[1635]. Вяземского, автора объявления от имени Крыловского комитета, не было в России; он приедет во второй половине июня, чтобы занять пост товарища министра народного просвещения и погрузиться в новые заботы. Плетнев и Ростовцев промолчали. Академия наук, номинальный инициатор сооружения памятника, проигнорировала реализацию своей инициативы. Министерство народного просвещения также не удостоило вниманием завершение проекта, за который некогда отвечало.

Уваровскую концепцию идеологизированной, «огосударствленной» народности, воплощенной в этом памятнике, постиг очевидный крах вместе со всем николаевским «старым порядком». Другой модус того же понятия, напротив, находился на подъеме. То состояние умов, в котором именно с народом, а еще точнее – с крестьянством связывались надежды на выход России из исторического тупика и на ее будущий расцвет, вскоре породит Великие реформы, и в наступающей новой эпохе народность творчества Крылова будет пониматься преимущественно в социально-педагогическом духе. Однако представление о баснях («притчах») как о моральной проповеди вне церкви, забавной, изложенной на понятном языке и потому идеально доходчивой, уже заставляло видеть в «дедушке Крылове» поэта для народа, способного дать толчок его умственному и нравственному развитию, при этом не нарушая социального равновесия.

Симптоматично, что второй значимый отклик на сооружение памятника Крылову принадлежал представителю среднего поколения – В. Г. Бенедиктову. «Библиотека для чтения» открыла свой июньский номер его «Воспоминанием о Крылове при воздвигнутом ему памятнике». Семнадцать лет назад он написал к юбилею баснописца стихотворный панегирик – пустой и трескучий, но теперь в духе времени изобразил его великим моралистом и наставником не столько высших сословий, сколько простого народа:

Приятно и всем безобидно

Жил дедушка, правду рубя.

Иной… да ведь было же стыдно

Узнать в побасенке себя! <…>

Порой подойдут к великану

И серый кафтан с бородой

И скажет другому кафтану:

«Митюха, сынишко-то мой

Читает про львишку-мартышку

Давно уж, – понятлив, хоть мал:

На память всю вызубрил книжку,

Что этот хозяин писал». <…>

О, если б был в силах нагнуться

Бессмертный народу в привет!

О, если б мог хоть улыбнуться

Задумчивый бронзовый дед![1636]

Впрочем, фантазию Бенедиктова было бы опрометчиво принимать за картинку с натуры. Его «серые кафтаны» – не купцы, постоянные посетители Летнего сада, которые демонстрировали там своих богато убранных жен и дочерей, и даже не петербургские мещане; это условные персонажи в домотканых одеждах[1637], бородатые выходцы из недр России, куда вместе с грамотой только начинает проникать свет культуры. Именно они и их дети, по мысли поэта, уже являются или должны стать самыми благодарными читателями Крылова.

Эта идея была не нова. Еще при жизни баснописца, в феврале 1844 года в сборнике «Сельское чтение», ориентированном на грамотных крестьян, рассказывалось о «дедушке Крылове», который «все поучает притчами <…>, а ты смекай, что все то говорится об людях и о том, что промежду людей бывает»[1638], и для примера читателям предлагалось несколько басен. Таким образом тысячи детей и взрослых впервые знакомились с баснями Крылова. Тем не менее это была капля в море. Цена в 30–40 копеек серебром, по которой сборник продавался в Петербурге, была чувствительна для крестьянского бюджета, а в провинции он стоил еще дороже. В результате недоступность для простого народа произведений самого «народного» из русских поэтов оставалась проблемой и позже, особенно когда авторские права перешли от наследников баснописца к издателям Юнгмейстеру и Веймару.

Анонимный автор лубочной книжечки «Иван Андреевич Крылов. Для простонародия», вышедшей в Петербурге вскоре после открытия памятника[1639] и продававшейся по 7 копеек серебром, признавал, что реальному «простонародию», в отличие от персонажа Бенедиктова, покупка настоящей книги не по карману. Оставалось только мечтать, что настанет день, когда «добрый человек – в чьих руках дело – тиснет для нас книжечку Басень [sic!] простенькую, этак в полтинничек, аль около того; ну и грех будет не купить»[1640].

В результате рассматривание клодтовской скульптуры поневоле выступало заменой чтения, и автор книжки «для простонародия» (человек, несомненно, образованный) вторил Бенедиктову:

<…> горячо желал добра Крылов землякам своим, и умными баснями своими выставлял он всякое зло для исправления и добро похвальное для примера <…> Приходите, земляки почтенные, поглядеть на этот памятник; это наше русское, родное добро и богатство. Есть на что глядеть и ради любопытства, а еще честней – для поучения; ведь каждому из нас, господа, есть чему поучиться[1641].

Пройдет еще почти десять лет, и художественный критик К. А. Варнек попытается найти другой способ взаимодействия «простого человека» с бронзовым Крыловым. В восторженной статье о Клодте он назовет эту работу «бесспорно лучшим из наших памятников». Лишь вскользь коснувшись пьедестала («нового по мысли» и прекрасного), он сосредоточится на реалистическом