как обычно, была одета в своё серое поношенное пальтишко, голову её покрывал тёплый вязаный берет. По сравнению с остальной нашей компанией девушка выглядела как бедная родственница. И тем не менее, она находилась у меня в гостях, и поскольку день сегодня выдался свободным, я решил показать ей усадьбу.

— Как тут так красиво, — говорила Тамара. — Я никогда раньше не бывала в усадьбах. Неужто ты тут живёшь один?

— В настоящий момент я живу в академии, как и ты, — заметил я.

— Ой, да, что это я? — смутилась моя спутница. — Хотел сказать по-другому, что ты жил в этом доме один.

— Ну не один, конечно. Кроме меня здесь жили родители и слуги. Да и вообще, после поступления в гимназию я обитал в городской квартире. Сюда только летом приезжал. Но ты права, дом действительно большой. Его построил мой прадед. Тогда Дубровские были одним из самых богатых родов Ярославля.

— Ух, как интересно! А я вот не знаю ни родителей, ни своих предков. Иногда так грустно от этого.

— Это точно, — согласился я.

— Не понимаю, зачем они так делают? Зачем они лишают нас родителей?

— В этом есть некоторый смысл. Считается, что вы должны положить начало новым родам, никак не связанных с прежним мещанским или крестьянским прошлым. Однако я с тобой согласен. Эти закостенелые порядки надо менять. Полностью рвать связь между детьми и родителями — это, я считаю, неправильно.

— Правда? Не знала, что кто-то из аристократов так думает.

— Одарённых надо обучать и следить за тем, чтобы они не занимались беззаконием, пользуясь своей силой, а не лишать родителей и нормальной жизни. Сейчас происходит ровно наоборот, — пока я говорил, мы подошли к кладбищу. — Вот и могилы моих предков. Все тут лежат, родимые. Видишь те два памятника? Там похоронены мои отец и мать.

— Жаль, что они погибли. Наверное, они были хорошими людьми.

— Не знаю. Может быть. Я мало с ними общался. Но люди, которые их убили — вот те точно плохие.

Что удивительно, я действительно не знал, как охарактеризовать личность Василия Дубровского. Слишком мало воспоминаний о нём сохранилось. Да и кто что мог рассказать, когда все близкие родственники погибли? Мне было известно лишь то, что глава рода вёл относительно простой образ жизни, тяготел к древнерусскому стилю, часто посещал театр и оперу.

Перед войной и во время войны, когда из-за падения уровня жизни на предприятиях часто вспыхивали забастовки и даже восстания, на нашей металлургической фабрике ничего подобного не происходило. То ли у Василия условия были лучше, чем у других, то ли он держал рабочих в страхе — понять было невозможно. Лично я на заводе не столкнулся с какой-либо враждебностью, скорее, наоборот, служащие радовались возвращению прежних хозяев, но общался я пока лишь с руководством.

Тамара прошлась межу могил, а я стоял, сунув руки в карманы пальто, и смотрел вокруг, наслаждаясь тишиной и зимним пейзажем.

— Всё равно тебе повезло, — сказала Тамара, вернувшись. — А я даже не знаю, каково это жить с родителями.

— Можно попытаться их найти, — предложил я. — Откуда ты, я забыл?

— Из Нижегордской губернии. А из какого города, мне никто не говорил.

— Далековато. Но, как будет, время попытаюсь связаться с местным приютом.

— Правда? Ты можешь это сделать?

— Естественно, могу. Каждый может. Другой вопрос, ответят ли они.

Мы побрели в обратном направлении.

— Я не знаю, стоит ли, — грустно произнесла Тамара. — Я их никогда не видела, они меня — тоже. Мы чужие люди. Какой в этом теперь прок? Я не знаю… Лучше не надо.

— Хорошо, как скажешь.

Мы вышли из рощи, по левую сторону снова оказалась белая гладь застывшего пруда, к ней подступали берёзки. На противоположном берегу на возвышенности виднелся длинный двухэтажный дом, который теперь принадлежал мне. И пусть держать эту усадьбу не имело практического смысла, поскольку доход она не приносила, а денег требовала много, я очень хотел сохранить своё родовое гнездо в первозданном виде, поэтому решил не продавать его ни при каких обстоятельствах.

— Ника и другие стражники тебя не обижают? — поинтересовался я.

— Нет-нет, — замотала головой Тамара. — Ника Ивановна очень хорошая. Только она неразговорчивая. Небось, ей не нравится возиться со мной, но она ничего не говорит. Остальные стражники тоже добры ко мне. Они весёлые, шутят постоянно.

— Да-а, понабрал отец остряков, хоть комедию снимай. А про Нику верно ты заметила: болтать она попусту не любит. И дело вовсе не в тебе. Она считает, что стражник должен чаще держать язык за зубами.

— Поняла, значит, мне тоже надо поменьше говорить?

— Сейчас ты — моя гостья. Можешь говорить сколько вздумается.

— Алексей, а можно тогда спросить?

— Можно.

— Я слышала, что тебя пытались убить. Шереметевы какие-то. Это правда? Почему?

— Правда. Они убили моих родителей, забрали предприятие, которое я позавчера вернул, теперь на меня охотятся.

— Получается, это очень плохие люди.

— Ты недалека от истины. Святослав Шереметев — тот ещё… плохой человек.

— Святослав Шереметев… Я слышала это имя. А, вспомнила! Это же главноуправляющий первым отделением. Неужели он настолько дурной? — задумчиво произнесла Тамара. Кажется, некоторые реалии жизни стали для неё неожиданностью.

— Это мягко сказано. Да и все остальные, кто там во власти сидят — не сильно лучше.

— А наш император? Он плохой или хороший?

— Да без понятия. Я с ним не общался.

— А наш ректор?

— Он… скажем так, он на моей стороне. Будем считать, хороший.

— Угу, поняла… кажется.

Ага, поняла она, как же! Тамара, мягко говоря, не сильно разбиралась в политике. Её нельзя было назвать глупой, тем более, что училась хорошо, однако её наивность и простота порой поражали. Казалось бы, ну как можно не понимать таких элементарных вещей? Я удивлялся, но потом вспоминал, что она — человек, живущий в тридцатых годах, да ещё и выросший в закрытом приюте под строгим надзором, и всё становилось на свои места.

— Скажи, а если тебя пытались убить… значит, они могут и тут на тебя напасть? — спросила Тамара.

— А что? Боишься?

— Я? Нет, я не боюсь. Если понадобится, я тоже буду драться.

— Ерунду говоришь. Все боятся. Но драться