В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое число мы прибыли в мою усадьбу близ Ярославля, а двадцать девятого я уже смог посетить приют для одарённых, встретиться с директором и пообщаться по поводу найма воспитанников в стражу.

Директор сказал, что ничего сложного в этом нет, но всё, как всегда, упиралось в деньги. За одного одарённого он запрашивал от пяти до десяти тысяч в зависимости от силы и навыков.

Пока я не мог себе этого позволить. Да и содержать большой боевой отряд было накладно. Стражники и слуги и так съедали всю прибыль от кофеен. Следовало выйти на другой уровень доходов, вот только как? Со столь скромными доходами мне нет места в крупной игре. Если бы завод вернуть хотя бы…

В последнее время я всё чаще раздумывал над этим вопросом, но считал, что ввязываться в серьёзное противостояние с Шереметевыми пока слишком рискованно. Вернуть-то, может, и верну: нетрудно справиться с десятком одарённых из местной шереметевской группировки. Но получится ли удержать?

Вечером тридцатого декабря я позвал на ужин моего соседа Юрия Горбатова. Позвонил ему ещё из Москвы, чтобы договориться заранее. Горбатов с радостью принял приглашение.

Приехал он вместе со всем семейством: супругой — утончённой дамой лет тридцати, сыном и дочерью. Сын Дмитрий являлся моим ровесником, дочь Лидия была на три года младше. Сам Юрий Горбатов выглядел лет на сорок, был высок и статен, а орлиный нос придавал ему весьма грозный вид, хотя при личном общении сосед производил впечатление человек добродушного.

Мы устроились в моей столовой, расписанной в древнерусском стиле. Готовку пришлось поручить дворецкому и его супруге, поскольку повара я не держал. В итоге гостей накормили по-простому, зато от пуза.

— А мы тоже, знаете ли, не любим всяческие разносолы, — говорил Горбатов, уплетая картошку с маринованными грибами. — Мы ж — провинция, красоваться не перед кем. На французских поваров разоряться смысла не вижу никакого. Что Аграфена состряпает, то и поедим. Да и отец ваш, помнится, в еде был непритязателен. Старину любил. Столовую даже велел расписать вон какими узорами. А впрочем, кому я рассказываю, вы ж лучше меня знаете. Эх, жаль, что с Василием Николаевичем так получилось. Хороший человек был.

— Жаль, верно, — согласился я. — Но жизнь не закончилась, мой род не погиб. У нас всё ещё впереди.

Дальше разговор зашёл, разумеется, о моей учёбе в Первой академии. Поступить в такое заведение считалось большим достижением, особенно для провинциального дворянина, поэтому интерес Горбатова был легко объясним. Да ещё и Лиза растрезвонила, что меня выбрали участвовать в государственных соревнованиях.

— Поразительно, — качал головой Горбатов, — невероятно. Ещё совсем недавно, помнится, ваш батюшка, царствие ему небесное, сетовал, вот, дескать, у его последнего отпрыска сил ни капли нет, даже приёмыша из приюта взял. А теперь вы выступаете на соревнованиях, представляя одно из самых элитных учебных заведений Российской империи. Кто бы мог подумать, что такое возможно. Чудеса, да и только!

Я говорил мало, лишь для того, чтобы поддержать беседу. Это восхищение окружающих начинало надоедать. Все, как один, удивлялись, откуда у меня столько сил? Откуда-откуда, от верблюда. Тренировался всю жизнь, вот и сил много. Но сказать это я не мог — за умалишённого сочтут.

После ужина общение продолжилось. В моём особняке было две гостиные: большая на первом этаже и поменьше, что-то вроде переговорной, на втором. Жена и дети Горбатова остались внизу вместе с Лизой, а мы с Юрием Степановичем поднялись наверх, где собирались обсудить с глазу на глаз темы более серьёзные, о которых было не принято вести речь в кругу семьи.

Комнатка находилась рядом с кабинетом, тут тоже имелся камин, а по периметру стояли кожаные диваны. Стены были увешаны охотничьими трофеями — головы оленя и медведя. Садовник Фёдор говорил, что раньше ещё и ружьё старинное висело, да его шереметевские дружинники упёрли.

Так же здесь находился бар, в котором в прошлую нашу поездку Лиза обнаружила залежи спиртного. Горбатов, как оказалось, предпочитал красное полусладкое. У меня нашёлся нужный сорт.

— Не расскажете, что прошлый раз произошло? — спросил я. — Из-за чего была ссора?

— С Зубковым-то? — Горбатов махнул рукой. — Старая история. В начале осени мой сын с его сыном на дуэли подрались. Его отпрыск погиб. А вообще мы с Зубковым давно на ножах. Из-за земли споры уже лет десять как идут.

— Больше не нападал?

— Да куда ему? Рад был, что живым ушёл. Да только другие напали. И не на усадьбу, а на фабрику.

— Вот как? И у кого же хватило наглости это сделать?

— Да вы-то их знаете. С тех пор, как эта банда из Москвы приехала, житья здесь нет никому. У одного магазины отобрали, у другого — ресторан. А месяц назад ко мне приезжали. Говорят, мол, либо давай долю, либо жизни рад не будешь. Якобы должен я им оказался за что-то. Само собой, послал их в дальние края. Приезжали ещё раз, но зубы обломали. Стража у нас, как известно, одна из самых сильных в губернии. Между прочим, четверо бойцов вашего батюшки тоже у меня служат. Податься ребятам было некуда, пристроил.

Говорил Горбатов эмоционально, постоянно подкреплял свои слова каким-нибудь жестом.

— То есть, Шереметевы уже и до вас добрались? Быстро, — удивился я.

— Алексей, поверите ли, они половину Ярославля замучили. Приехали и устроили здесь произвол. Почувствовали, шакалы, безнаказанность.

— И ничего нельзя сделать?

— А кто их тронет? Местные боятся. В Москву жаловаться? Кому жаловаться, если у этого жулика Шереметева там все куплены? Бесполезно.

— Здесь много дворян, у всех есть способности, есть стража.

— Да ведь знаете, как получается. Пока их не коснулось, они и в ус не дуют, ибо с московскими родами связываться ни у кого желания нет. А когда гром грянет, так поздно будет. Вот и сидят все по углам. Ваш батюшка только делать что-то пытался, да сами знаете, как с ним получилось.

— Это верно, — вздохнул я. — И всё забрали у нас. Просто так, по щелчку пальцев.

Горбатов понимающе закивал, а затем посмотрел на меня пристально, с прищуром:

— Слушайте, Алексей, а возвращать-то не планируете своё?

Я даже не знал, что сказать. Вопрос был с подвохом.

— Хочу вернуть. Но когда это случится, не знаю, —