Я стоял молча, не произнося ни звука. Видимо герцогиня сочла это знаком недоверия к ее рассказу. Она прошла мимо меня и запрокинув голову к куполу Храма, отчетливо произнесла

– Именем Ночи клянусь, что ни слова не солгала и не солгу этому человеку.

Признаюсь, я был несколько разочарован: наши священники обставляли подобные ритуалы более красиво. Но жесте герцогини было столько простоты и убедительности, что у меня кольнуло сердце. И это ощущение напомнило мне о моих неисполненных обязанностях.

– Ваша светлость, я прошу позволения теперь удалиться: мистер Мартин Кеплен…

– Разумеется, сэр Питер, вы можете идти, – перебила меня герцогиня. – Вы можете занять Зеленые покои. Они сейчас пусты, и там никто не услышит вас.

Я уж собирался откланяться, но внезапная игра мысли остановила меня:

– Позвольте узнать, ваша светлость, имеет ли какое-либо значение цвет в названии комнат?

– Абсолютно никакого, кроме самого цвета.

Сама Ночь с улыбкой смотрела мне в лицо. Что я мог ответить ей?..

7

Едва я приоткрыл дверь Храма, как яркое солнце обожгло мои глаза. Переход от легких сумерек к подлинному дневному свету был столь резок, что невольно зажмурился и склонил голову. Отец мой, Всевидящий, что хотел указать Ты мне знаком сим? Скрытый в нем смысл неведом мне и не в силах я познать его. А, может быть и нет ни знака, ни смысла?.. И как понять мне Тебя, если себя самого понимаю едва ли?

Почему я сразу безоговорочно поверил герцогине? И даже клятва ее в завершение разговора абсолютно была не нужна мне. Я просто поверил. Почему? Не потому ли что был к сему подготовлен разговорами с Кларенсом и молчанием отца Бенедикта. Я-то вернулся в страну слишком поздно, когда и война и наступившие перемирие стали свершившимися событиями. Отец Бенедикт по-прежнему оставался исповедником королевы Елизаветы, участвовал во всех ритуальных церемониях, но я видел, что службу творит он безо всякого душевного горения, словно вериги покаянные носит. Неужели это имел в виду Всевидящий, когда на мое предложение направить послом отца Бенедикта сказал мне: „Он предпочел долг пред людьми, долгу предо Мной. Не осуждаю, но не могу довериться ему“? И я спросил тогда: „ Ужель отец Бенедикт более не посланник Твой?“ Всевидящий лишь улыбнулся и произнес нечто совсем уж загадочное: „Все мы чьи-нибудь посланники“.

– Сэр Питер, надеюсь встреча с ее светлостью прошла благоприятно?

Я медленно открыл глаза. Сделать это, в сущности, незначительное движение было страшно: казалось, еще чуть-чуть и солнечный огонь еще раз опалит меня. Но ничего не произошло: мне в лицо светил милый солнечный денек. А предо мной мельтешила крупная фигура сэра Генри Уайтхауза.

Однажды, незадолго до посвящения я осмелился возражать Всевидящему. Речь шла постулате Всеобщей Любви. Я простодушно сказал Ему, что способен возлюбить далеко не каждого из ближних моих. Что до дальних, то таковые представляются мне просто абстракцией, а подобную отвлеченность возлюбить в принципе невозможно. В ответ Он строго спросил меня, убежден ли я в истинности слов моих. И я отвечал Всевидящему, что, возможно, слова ложны и даже оскорбительны для Веры, но я хорошо знаю предел слабых сил своих и потому не смею принимать на себя неисполнимых обетов. Никто не знает пределов сил своих, все так же строго возразил Он, ты все же пройдешь посвящение. Не знаю, Ночь ли толкала меня в тот миг под ребро, но остановиться я не мог. Потому что Вере угодны нелюбящие и слабые, спросил я. Вере угодны честные, отрезал Он. И лишь тогда я заметил, что спорю с Ним.

И вот теперь предо мной стоит всего страшащийся, глубоко несчастный, но, в сущности, хороший человек, и я должен возлюбить его? Но как?..

– Герцогиня позволила мне исповедовать Мартина, – ответил я.

– Не сомневался в милосердии ее светлости, – тон его речи был унизительно почтителен. – Я подразумевал ваши переговоры.

Похоже всем моим тайнам пришел конец, но – странное дело – я воспринял это с мне самому непонятным безразличием. Меня ждал Мартин, а сэр Генри преграждал дорогу к нему.

– Пока рано говорить о результатах, – вполне честно ответил я и сделал движение, как бы намереваясь обойти собседника. Он почтительно посторонился, и я заторопился прочь.

Служитель, встретивший меня в дверях (когда и как герцогиня успела предупредить его?), сообщил мне, что Мартина немедленно приведут в Зеленые Покои, и я могу пока пройти туда. Я последовал сему указанию. И едва свернул за угол, как тут же буквально столкнулся с мисс Пиил. И опять старый бунт против Вселюбви и Всепрощения очнулся во мне:

– Так-то вы храните чужие тайны?

Она обиженно взглянула на меня:

– Во всем виновата леди Энн. Едва вы покинули завтрак, как она тут же сообщила всем, что вы посол королевы Елизаветы и прибыли сюда для переговоров с герцогиней о мире.

– И только?! – с невольным облегчением вырвалось у меня.

– Больше она не сказала ничего, – подтвердила мисс Пиил.

– А почему вы вообще думаете, что принцесса Миднайт узнала меня? – этот вопрос со вчерашнего дня вертелся у меня на языке.

– Вы бы видели, как леди Энн смотрела на вас, когда вы вышли в сад, – чисто по-женски усмехнулась мисс Пиил. – На человека, которого только что увидели впервые таких взглядов не бросают.

Я хотел уйти, но мисс Пиил вновь остановила меня:

– Сэр Питер, пожалуйста, когда будете уезжать, заберите меня с собой. Я не могу более оставаться в Найте. Здесь все наизнанку: светлое порой предстает темным, а черное – белым. И мне начинает казаться, что я теряю рассудок.

Я в изумлении смотрел на нее.

– Я все продумала, – она говорила очень быстро, словно боялась, что я безжалостно оборву ее. – Я дам обет послушания Ордену Милосердия и смогу уехать с вами, не опасаясь ни возражений родных, ни преследований королевы Елизаветы. Ведь она не посмеет, не правда ли?

Она действительно все продумала: Орден Милосердия, многие служительницы которого славились глубокими медицинскими познаниями, по сути дела был женской частью Ордена Преображения. Следовательно, я имею право принять такой обет. И даже более того: не должен был отказать желающему дать его.

– Хорошо, мисс Пиил, мы поговорим с вами после, – обещание мое было весьма неопределенно, но она приняла его как конкретное обязательство.

– Я буду ждать вас, сэр Питер.

И я не стал разубеждать ее. Возможно, во мне все же жива некая частица Вселюбви?..

8

Два стражника ввели Мартина Кеплена и