Шрифт:
Закладка:
Эта постоянная внутренняя потребность «вглядывания» в прошлое, в его сущностные, судьбоносные черты – и есть то, что философы называют рефлексией (от позднелатинского reflexio – обращение назад). В Новой философской энциклопедии приведено следующее определение: «рефлексия – понятие философского дискурса, характеризующее форму теоретической деятельности человека, которая направлена на осмысление своих собственных действий, культуры и ее оснований; деятельность самопознания, раскрывающая специфику душевно-духовного мира человека»[85]. Но фильмы Сокурова добавляют к такого рода размышлениям еще и острое чувство переживания человеческой конечности, трагедии человеческого существования, «стояния на краю». Его герои (и мы вместе с ними) проходят через кьеркегоровскую «болезнь к смерти» (отчаяние), хайдеггеровскую «заботу», «пограничную ситуацию» Ясперса… В отношении кинематографа Сокурова мы определенно можем говорить о рефлексии экзистенциальной – и об особой роли звука в ее кинематографическом воплощении.
Нам кажется возможным, но в то же время вполне достаточным, изложить анализ звуковых особенностей одного фильма Александра Сокурова – «Одинокий голос человека» (1978–1987) – не только по причине ограниченности печатного пространства. Первый игровой фильм Сокурова сразу предстал отражением глубины личности автора. Снятый по мотивам прозы Андрея Платонова, фильм стал, пожалуй, одним из самых удачных примеров не столько экранизации, сколько перенесения на экран духа произведений этого своеобычного писателя, – но в то же время и стал новым явлением в режиссуре (точнее, явлением нового режиссера). Каждое слово в названии фильма – символично и выражает не только смысл произведения, но и суть авторской эстетики.
Фильм привлек к себе внимание лучших искусствоведов – М. Ямпольского, О. Ковалова, П. Волковой, А. Секацкого и др.[86]Визуальный ряд, драматургия, стиль, эстетика, философия картины исследованы в полной мере. Звуковая сторона анализировалась в монографии музыковеда С. Уварова[87], но в ней объектом внимания автора – что и понятно – была лишь музыка, использованная в фильме. Однако в «Одиноком голосе человека» важную роль играют все звуковые составляющие – шумы, речь, музыка, и каждая из этих сфер связана с изображением довольно сложным образом. Рассмотрим их по отдельности, но в связи с визуальным рядом как неотъемлемой стороной аудиовизуального решения как эпизода, так и фильма в целом.
Шумы. В фильме есть птичьи голоса, шум листьев деревьев, звук дождя, речной прибой, гудки паровоза, стук заводских станков, бытовые звучания. Преобладающий по продолжительности, частоте и интенсивности экранного звучания – шум листьев деревьев. Этот звук предваряет или сопровождает все важнейшие смысловые эпизоды фильма, в том числе диалоги. Звук-индекс дерева отсылает к его образу, данному в визуальном выражении в оппозиции «живое – мертвое»: сплавляемые по реке бревна (хроника) – колышущиеся деревья аллеи; корчуемые пни (хроника) – пробивающийся сквозь половицы дома росток… Причем хроникальные кадры «мертвых» деревьев неразрывно связаны с показом тяжелого человеческого труда (смысловое акцентирование съемкой рапидом)[88].
Подобно этому и звук-индекс речных волн отсылает к образу реки[89]. Река – символ жизни, но в фильме вокруг нее выстраивается целый ряд мортальных символов и значений. По реке (под печальную музыку Нуссио) сплавляются бревна (мертвые деревья). Позже мы видим черного монаха, сидящего с неясной целью на берегу реки (акустически усилен звук падения капли в воду; слышен звук набегающих волн, но в кадре штиль). Затем вид реки занимает практически весь кадр в эпизоде «смерти» (точнее, разговора о смерти: «Я смертью пожить хочу. Всю жизнь покоя не дает мне») Дмитрия Ивановича[90] (служащий ЗАГСа и рыбак в лодке на общем плане). И наконец, образ реки «всплывает» в эпизоде встречи Никиты с отцом на рынке, когда тот сообщает сыну, что «Люба утопилась» (но не умерла).
Кроме того, образу реки соположен в фильме образ рыбы. В первый раз рыба показывается в качестве свадебного ужина Любы и Никиты (после которого Никита терпит неудачу в первую брачную ночь и впоследствии уходит от Любы, а Люба, как уже было упомянуто, пытается утопиться). Второй раз мы слышим разговор о рыбе (о смысле немоты) от Дмитрия Ивановича, готовящегося «прыгнуть в смерть»: «Рыба между жизнью и смертью стоит… От того она и немая. И глядит без выраженья… Рыба – существо особенное, священное. От того, что тайну смерти знает». (Здесь явная отсылка к аллегорическому изображению Христа в виде рыбы у первохристиан.) И в третий раз мы видим вывеску с надписью «ЖИВАЯ РЫБА» (первая половина слова «живая» как бы перечеркнута в кадре по диагонали лестницей) на рынке, где в яме сторож со сторожихой находят полумертвого-полуживого Никиту.
В связи с образом рыбы, мы не можем не сказать и об очень характерном выражении глаз главного героя фильма, а точнее – об остановившемся, «стеклянном» взгляде. И здесь Сокуров очень точно попадает в интонационный контекст не только прозы Платонова, но и атмосферы времени, воссоздаваемой в картине. Приведем в подтверждение этого замечания цитату из исследования венгерского слависта Жужанны Димеши «Проза Андрея Платонова и живопись Павла Филонова. Типологические параллели творческих принципов»: «Застывший глаз у Платонова переплетается с мотивом рыбы: она воплощение немой «премудрости», и мыслится как идеальное состояние бытия и сознания, выраженное в больших неподвижных глазах. В связи с мотивом глаз у Филонова и Платонова мы касаемся в работе двух важных точек пересечения: речь пойдёт об их осмыслении жизни и смерти, с одной стороны, и вере в единство вселенной как единого живого организма – с другой, связанной у обоих художников с доминирующей ролью процесса метаморфоз»[91]. Таким образом, звук у Сокурова включается в сложный, динамический процесс взаимодополнения и взаимообогащения смыслов аудиального и визуального рядов фильма.
Речь. В картине десять персонажей, при этом говорят лишь шесть – Никита, Люба, отец Никиты, Женя (за кадром), служащий в ЗАГСе, рыбак.