когда его спрашивали, где он учился он, издевательски усмехаясь, отвечал "в школе зеленого леса". Разбойничал он по обе стороны границы, а во время русско-японской войны присоединился к русской армии, где, вероятно, и приобрел некоторые навыки, необходимые во время военных действий. Из России он вернулся после Синьхайской революции, примкнул в Фэньтяньской клике, и поднялся на гребне волны, названной эпохой милитаристов. Но даже среди толпы разномастных генералов клики, где бандитское прошлое имели все, не исключая Старого маршала, Чжан Цзунчан выделялся. Вроде бы типичный, типичнейший уголовник, с пристрастием к пьянству, наркотикам, бабам и азартным играм. Он составил состояние на торговле опиумом, плантации которого развел по всей провинции, а прозвище "Собачье мясо" заработал то ли потому, что так называлась одна из разновидностей игры в кости, то ли потому, что собачье мясо якобы укрепляет мужскую силу. И в то же время он обладал харизмой, которая не только вела за ним войска и привлекала женщин, но заставляла политиков крупного калибра рассматривать его как самостоятельную фигуру в большой игре. Он определенно выделялся среди современных китайских генералов, к какой бы партии или клике те не принадлежали. Словно вынырнул из пучин прошлого, когда Поднебесная точно так же разваливалась на части, и из этих обломков появлялись полководцы, способные создавать собственные царства и династии. Троецарствие? Или, скорее, период Наньбэйчао, когда Китай захлестнули орды варварских племен, и их ханы и каганы становились ханьскими императорами?

А Чжан Цзунчан - разве он не хан и варвар, пусть даже и китаец по крови?

Что до себя, то Чжан Цзунъюань, которого прежде звали совсем, совсем иначе, все знал совершенно точно. Ему следовало родиться в эпоху Сэнгоку. Не в эпоху Хэйан, когда одни его предки, великие министры решали судьбу Присолнечной, а другие слагали бессмертные стихи, заполняющие поэтические антологии. Не в пору войны Гэмпэй, питавшую собою трагедии и эпические сказания, а его ветви рода давшие земли, где она укоренилась. Его духовной родиной была эпоха Воюющих провинций, когда все сражались со всеми, и полководцы мечтали увидеть свое знамя над столицей.

Казалось бы, о чем тосковать? Его страна нынче не только едина, но могущественна как никогда за всю свою историю. Следовало гордиться. Вот только он гордости не испытывал. Еще в юности его терзало смутное ощущение, что после Сэнгоку страна двинулась по неверному пути, а после Мэйдзи все стало еще хуже. Еще когда он был студентом-филологом из хорошей семьи, он каким-то волчьим чутьем чувствовал людей, от которых следовало избавиться, чтоб вернуть страну на верный путь. А они пытались избавиться от него. Тогда он и стал учиться защищаться. Из-за чего будущий специалист по классической литературе и получил двенадцать лет тюремного заключения. Правда, потом удалось доказать, что он действовал в пределах необходимой самообороны, и срок заменили условным. Он не утихомирился. Теперь, годы спустя его тогдашние метания и участия во всяческих заговорах казались скорее нелепыми, но в юности он так не думал. А потом нашелся человек, который подтолкнул его в нужном направлении. Это он тоже понял лишь потом - но ничуть не жалел об этом. Он хотел родиться в эпоху Воюющих провинций - и попал туда на континенте. Китай переживал сейчас ровно те же события, что Япония в XVI веке. Но это вовсе не значило, что бывшая империя, пережив распад, должна прийти к тому, что империя Японская. Все может сложиться по-иному. И возможно, Шаньдун сыграет в этом ключевую роль.

Был ли он движим подобными рассуждениями, когда прибыл сюда, или все тем же чутьем? К тому времени, когда он стал базоку, горным разбойником, он уже успел повоевать в пограничных войсках, и снискал репутацию лучшего снайпера в этой части Азии. Но все это было не то.

И он оставил службу, и оказался в том мире, который искал. Он собрал отряд верных людей, снискал славу "честного разбойника". Но стать здесь своим? Фэньтяньская клика находилась в союзе с Японией. Но японцев в Китае ненавидели слишком сильно, как ненавидят только тех, от кого не раз терпели поражение. Чжан Цзунчан мог изменить ситуацию, и японец принял его предложение стать кровными братьями. Да, Собачий генерал хотел его использовать, с целью возвращения власти над Шаньдуном, а может, и захвата Маньчжурии, кто знает? Так же, как господин Кавасима хотел его использовать, втянув студента-филолога в свои маньчжурские интриги.

И что из этого? Он все равно следовал по избранному им самим пути.

Свой отряд он, однако, в город не привел, оставил поблизости, кто знает, как повернутся события? Но они, кажется, складывались наилучшим образом. После обряда братания все принялись пировать и праздновать - и хозяин, и гости пили чашу за чашей, музыканты играли бравурные марши и залихватские солдатские песни. И конечно же, не обошлось без грохота петард. Фейерверка устроили, когда уже стемнело, и двор с пирующими, и все поместье, освещенное сполохами разноцветных огней, в треске и грохоте, являли собой картину сборища безумной нечисти, во что здесь, в Шаньдуне, многие бы охотно поверили. Особенно когда посреди двора возникла маленькая женская фигура, приплясывающая с бубенцами в руках.

Нет, никто из наложниц генерала не вышел развлечь собравшихся танцами. Это была старая госпожа. Грохот и сполохи словно позвали ее за собой, пробуждая дремлющий шаманский дар, который презирают ученые даосы со своими трактатами, пилюлями бессмертия и заклинаниями.

Старая госпожа Чжан тоже знала заклинания, способные задобрить гуй, мертвецов, не похороненных должным образом - утопленников, оставленных на поле боя, пожранных хищными зверями, и потому вредивших живым. Она могла почуять и распознать пять зловредных гадов, а также оборотней, которых краях больше, чем где-либо. Но она вполне могла бы обойтись без заклинаний. Нужно было лишь вогнать себя в транс. Иногда ей приходилось камлать часами, порой ее мгновенно ввергало в это состояние нечто мимолетное - звук, отсвет, промелькнувшая тень. И тогда ей открывались видения прошлого и будущего. Они являлись урывками, путались между собой. Но со временем она научилась выстраивать из этих обрывков цельную картину. И, как всякая мать, она пыталась разглядеть в этих картинах то, что касалось ее сына, его величия. Побед и поражений. Он это знал. Именно по настоянию матери он вернулся из России, где вполне неплохо устроился. Однако карьера генерала представлялась более заманчивой, чем жизнь частного сыщика во Владивостоке. И Чжан Цзунчан достиг многого. А когда удача ему изменила, сумел спастись также благодаря предсказанию матери.

И сейчас она чувствовала, что нынче ей будет явлено