Шрифт:
Закладка:
Мы всегда общались урывками, потому что Соня вечно возилась со своим непростым семейством, но не теряли друг друга из виду. Поговорить не спеша удавалось нечасто. И вот она сидит у меня на кухне, пьет органический чай, который принесла с собой: приятные мелочи – ее кредо. Выглядит она молодо: изящная, подтянутая. Не скажешь, что у нее двое совершеннолетних детей.
Я нервно кручу в руках телефонную трубку. «Не дергайся, – успокаивает меня Соня, – дети отлично себя чувствуют в детском саду». Мне неловко, что она же еще вынуждена меня успокаивать, когда у нее такая беда. «Ты своих рано отдала?» – спрашиваю я. «Я своих не отдавала, – отвечает она. – Ты же знаешь, у нас тяжелый случай». Я киваю. Я пытаюсь вспомнить, как зовут Сонину дочь, и не могу. В ту пору, когда мы интенсивно общались, она редко ее упоминала. Говорила, в основном, о сыне, который постоянно был на грани вылета из школы, потому что, по словам Сони, «со второго класса увлекался стервами». Соня делала за него все домашние задания с девятого по двенадцатый класс включительно. Писала эссе, рассылала документы по университетам. В итоге, поступив такой ценой в три разных университета, мальчик выбрал максимально удаленный от дома, свинтил в общежитие, сразу же сошелся там с бойкой филиппинской девушкой, в двадцать с хвостиком женился и теперь живет с ней в ее родном Ванкувере. Дома не был с Нового Года.
У Сони всегда было так: самые близкие люди платили ей черной неблагодарностью. Стоило ей устроить человеку жизнь, и он тут же устраивался в этой жизни без нее.
В своего мужа она влюбилась еще в школе. Сережа был очень талантливый и жутко в себе не уверенный. К девушкам даже подходить боялся. Соня помогла ему поверить в себя, трепетно его пестовала и защищала. Окрыленный, он после первого курса женился на другой, а к Соне вернулся лишь два года спустя, когда первая жена его бросила. И Соня простила, приняла, поставила обратно на ноги, с грудным ребенком печатала его диссертацию. Устраивала его на работу, когда в институте перестали платить. Буквально выпихнула его в эмиграцию – сам бы он ни за что не решился. А потом искала за него вакансии, рассылала его резюме. Я просто не понимаю, как она это выдержала. На фоне вечных загулов сына Пети, бесконечных отитов дочки Кати. Точно, дочку же зовут как меня! Как я могла такое забыть? И вот у Сережи с работой все наладилось, Петя поступил в университет.
И тут начались проблемы с Катей. Катя отказывалась говорить по-русски. Ей тогда было десять лет. Только закончилась эта эпопея с отитами, и тут новая напасть. Соня сама каждый вечер читала ей вслух. Каждую весну летала с ней в Питер. Так она всю жизнь лепила их по одному, сначала Сережу, потом Петю, а до недавнего времени Катю. Бывают такие люди: для них это естественно. Они всегда готовы решать проблемы других.
Соня смотрит на меня с нежностью. «Тебе бы надо постричься, – говорит она. – С длинными волосами у тебя простоватый вид. Когда ты последний раз была у парикмахера?» Я не помню. Пока сидишь с малышами дома, забываешь смотреть на себя в зеркало. Меня даже Гриша пару раз стриг, заодно с детьми. Своего парикмахера у меня отродясь не было. «Напомни, чтобы я тебе оставила карточку Марио. Он здесь совсем недалеко. Там, кстати, и хирург отличный есть. Буквально в соседнем здании. Вазэктомию моему делал. Ты не думала Грише сделать?» – добавляет она, вертя в руках пачку контрацептивных таблеток, которые я по недосмотру оставила на столешнице. Вот ведь наблюдательный человек! Хорошо что Лиза их не заметила, она ведь уже отлично читает. «Ты же не собираешься больше рожать», – продолжает Соня. Мне стыдно ей признаться, что я об этом даже не думала. Мне тридцать два года, Грише – тридцать три. Мы всегда жили спонтанно. Будем мы еще рожать или не будем – этого мы еще не обсуждали. Даник только-только перестал просыпаться по ночам.
«В любом случае, ты рожала, рисковала собой. Теперь очередь мужа, – голос подруги звучит буднично, по-деловому. – Я своему так и сказала: я двоих тебе родила. Следующий шаг за тобой! Ты знаешь, что по этому поводу заметил Пастернак?» Я молчу. Я почему-то подумала, что про Пастернака Соня спрашивала у мужа. «Катя, – переспрашивает она, – так что по этому поводу заметил Пастернак?» «Полы подметены, на скатерти – ни крошки», – наудачу ляпнула я и покраснела, перехватив Сонин взгляд: дети за завтраком накрошили, а я к Сониному приходу даже подмести не успела. Он сказал: «Быть женщиной великий шаг, Сводить с ума геройство, – удивленно откликается Соня и вдруг добавляет, – любовника бы тебе завести. Лет на пятнадцать моложе. Молодой любовник не дает женщине распуститься» «Посадят за связь с несовершеннолетним», – возражаю я. «Это я так, в перспективе, – мягко отвечает Соня. – Сначала нам надо на фитнес, жирок убрать. Волосы привести в порядок. Я Кате всегда говорила: следи за собой, спортом занимайся, стрижку нормальную сделай, и мужики стаями вокруг тебя будут виться. Если бы она меня послушала, не сошлась бы с этим козлом. А она, как только его встретила, начала курить. Следить за собой перестала. И сбежала, совсем как брат». И Соня заплакала. Я подумала, что вся ее жизнь – сплошные побеги и потери. Мне неловко. Соня сидит, обхватив голову руками, и сладко плачет. Время течет незаметно. Мое драгоценное время, пока Даня в саду, а Лиза в школе. Время разбора детских ящиков и чтения тяжеленных опусов, накануне принесенных из библиотеки в свете грядущего выхода на работу. Мне становится стыдно за эти мысли.
Я так жадно спешу заниматься делами, пока детей нет дома, а Сонины дети сбежали.
«Деточка моя, – всхлипывает Соня. – А эту гадость ты все-таки не пей. Послушай меня раз в
