Шрифт:
Закладка:
Мы были очень злы. Если бы Коллин родился у другого доктора или в другой больнице, требовавшей проверку, скорее всего, он был бы жив, потому что Патрис бы проверили в конце беременности и применили лечение во время родов. Но так как он родился у доктора, не поддерживавшего проверку, и в больнице, не требовавшей, чтобы все доктора предписывали ее, он умер. Это была какая-то бессмыслица. Патрис углубилась в науку и познакомилась с исследователями из Центров по контролю за заболеваниями и хорошими людьми из Ассоциации стрептококка группы B, созданной теми, кто потерял своих малышей. По всей стране без нужды умирали младенцы, пока медицинское сообщество медленно поворачивалась и меняло свои практики.
«Я не могу вернуть нашего сына», — сказала Патрис, — «но не могу вынести мысль о других матерях, чувствующих ту же боль, что и я. Я должна что-то сделать». — Она обрамила это религиозными терминами, исходя из одной из своих любимых строк из Нового Завета. В послании к римлянам Павел пишет: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».
Она не могла объяснить, почему любящий Бог позволил умереть Коллину, и отвергала легкие объяснения вроде «Божьей воли». Она отвечала, зачастую мне, после того как действовавший из лучших побуждений человек скрывался из зоны слышимости: «Что за любящий Бог хочет убить моего малыша? Не верю этому». Но она верила, что должна была сделать что-то хорошее из своей утраты. Этим хорошим, заявила она, станет спасение малышей других матерей, вынудив всех докторов проводить проверку. Так что она приступила к делу, направив свое горе в национальную кампанию.
Патрис публично написала о нашем сыне и ездила по стране, поддерживая усилия по изменению стандарта осмотрительности. Она приложила усилия к тому, чтобы поговорить с законодательным органом Вирджинии, и ей удалось получить законодательные положения, охватывавшие всеобщее тестирование и лечение стрептококка группы B. Она не делала ничего в одиночку, но ее голос, наряду с голосами многих других хороших людей, изменил нашу страну. Сейчас всех матерей проверяют, и их малыши живут. За невообразимо плохим последовало кое-что хорошее. Другие матери никогда не узнают, что могло быть, и так и должно быть.
Устремления Патрис — постараться все исправить для других — несомненно повлияли на мои собственные взгляды на предназначение закона и системы правосудия, которым я посвятил большую часть своей взрослой жизни. В последующие после смерти Коллина годы я видел много плохих вещей, случавшихся с хорошими людьми, и меня просили помочь объяснить их, и придать этим потерям некий смысл. В 2002 году, когда я вернулся на службу в качестве федерального прокурора Соединенных Штатов на Манхэттене, я стоял в свежевырытой яме на Граунд-Зиро, месте, где погибли тысячи, включая сотни тех, от кого не осталось и следа. Я пригласил на это место девяносто двух старших федеральных прокуроров страны. Я объяснил, что те потерянные невинные граждане повсюду вокруг нас, хоть мы их и не видим. Это было место удушающей потери. Это была священная земля.
Цитируя Патрис, я сказал им, что не знаю, почему плохие вещи случаются с хорошими людьми. Я напомнил, что для тех их нас, кто придерживается иудео-христианских традиций, книга Иова осуждает даже саму постановку такого вопроса. Голос сквозь бурю по сути ответил: «Как ты смеешь?» Истина заключается в том, что я не могу объяснить роль Бога в истории человечества. Для этого потребуется понимание, выходящее далеко за рамки потери моего сына, и охватывающее страдания и потери бесчисленных невинных сыновей и дочерей. Я просто не знаю, и я терпеть не могу тех, кто заявляет, что знает. Что я знаю, так это то, чему научила меня Патрис: есть смысл и цель не сдаваться, столкнувшись с потерей, а трудиться над тем, чтобы перевязать раны, облегчить боль и поделиться с другими тем, что ты видел. Наш долг, наша обязанность сделать так, чтобы из страдания вышло что-то хорошее, чтобы в прощании мы обрели своего рода дар. Не то, чтобы каким-то извращенным образом перевести потерю в разряд «того стоило». Ничто никогда не послужит оправданием каких-либо потерь, но мы можем пережить, даже преуспеть, если направим скорбь в цель, и никогда не позволим злу одержать верх. В этой миссии лежит красота и гениальность нашей системы правосудия.
* * *
Мы с Патрис планировали навсегда остаться в Ричмонде. У нас были хорошие государственные школы, и милый и относительно недорогой дом в безопасном районе. После смерти Коллина у нас в 1996 году родилась здоровая девочка, а за ней и другая в 2000. Мы бы растили пятерых детей в Ричмонде. Я бы занимался любимой работой. Мы осели. Затем, 11 сентября, страна была атакована, и мой телефон зазвонил.
Однажды в октябре 2001 года я находился дома после работы и присматривал за двумя младшими девочками. Патрис была в церкви на учредительном собрании женской группы, которую она собирала. Она вдохновенно рассказывала женщинам о том, как состариться вместе. Но оттуда она не могла слышать, как звонит наш телефон. Я услышал его дома и ответил. Человек на другом конце провода сказал, что звонит из Белого дома, потому что президент хотел бы знать, не желаю ли я вернуться на Манхэттен в качестве окружного прокурора Соединенных Штатов, старшего федерального прокурора. Я решил, что это один из моих веселых друзей, так что, было, ответил, — «Ага, почему бы тебе не поцеловать меня…» — когда тот человек оборвал меня и сказал, что это не шутка. Президенту Джорджу У. Бушу нужно назначить нового окружного прокурора Соединенных Штатов, верхушка Нью-Йорка находилась в чем-то вроде политического тупика, и они решили, что я — подходящая кандидатура: я работал в том отделении, я вел дела по терроризму, и я устраивал и демократов, и республиканцев. Не соглашусь ли я?
Трудно на таком расстоянии уловить ощущение осени 2001 года, времени единства, целеустремленности и тревоги в стране. Я ответил, что конечно, соглашаюсь, — «Но моей жены сейчас нет дома. Я перезвоню вам, если она будет против». — Я повесил трубку, забыв про свои обязанности по присмотру,
