Возможно, на самом деле эти пистолеты не были такими дорогими, возможно, Гарри заставил моего коллегу заплатить за брошенный мной. Но прощение Гарри оставило неизгладимое впечатление и заставило меня еще сильнее полюбить его. Я работал еще усерднее, превращая проход с бумагой в щедро наполненный рай. И я снова проверил его.

Однажды вечером меня назначили на выкладку витрины с молочкой, что являлось уровнем сложности, намного превосходящим бумагу. Это была высшая лига. Я потянул на себя и открыл громадную дверь в молочный холодильник в дальнем конце здания, чтобы достать галлоны молока. Они стояли высокими штабелями, по четыре галлона в пластиковом ящике. Во времена до пластиковых молочных бутылок эти делались из бумаги и выглядели как гигантские версии молочных пакетов, которые вы покупали со своим школьным обедом. Я взял ручную тележку и стал загружать ее ящиками. Самоуверенный новичок, я загрузил ее большой стопкой из шести ящиков — содержавших двадцать четыре галлона молока. Моя мама назвала бы это «загрузкой лентяя». Я наклонил назад двухколесную ручную тележку, отметив впечатляющий вес, и направился из холодильника, толкая правым плечом спинку ручной тележки, а левую руку положив на верхушку стопки. Я вломился сквозь распашные двери задней комнаты и покатился вдоль витрин с молочкой. Тяжесть заставляла идти меня все быстрее и быстрее, так что я набрал быстрый шаг, чтобы не дать стопке рухнуть на меня. У витрины с молоком я резко остановился и сильно толкнул ручную тележку вверх, невнимательный к основным физическим законам. Вселенная и молоко, конечно же, не были столь же невнимательны.

Когда я резко остановился и поднял вертикально ручную тележку, ящики продолжили движение, сохранив импульс, и рухнули, словно высокое дерево, в том самом направлении, в котором я их толкал, прежде чем резко остановиться. Дерево из пластиковых ящиков ударилось о пол, жестко. Мгновенно верхушки бумажных галлонов лопнули в унисон, выливая в одно место больше молока, чем я когда-либо видел в своей жизни. 24-галлонное озеро молока начало растекаться вдоль витрины с молочкой и по проходам с хлопьями, консервами и импортной едой. Это была катастрофа, которую не описать словами.

Я побежал назад, схватил швабру с ведром и начал яростно собирать Молочное озеро, выжимая тряпку при помощи механизма сверху ведра. Все было настолько тихо. Бумажные молочные галлоны не разбились. Они просто открылись. Если потороплюсь, думал я, то смогу все убрать, прежде чем кто-нибудь увидит этот бардак.

Я промокал уже несколько минут, когда появился Гарри. Он стоял на другом конце Молочного озера, уперев руки в бедра, и стараясь, чтобы ничего не попало на его крыловидные мыски. Полюбовавшись озером целую вечность, он спросил: «Тебя это чему-нибудь научило?»

— Да, сэр, — ответил я.

— Отлично, — сказал он. — Убери здесь все. — И ушел.

Я был слишком молод, чтобы ясно осознавать это, но в шестнадцать лет я получил урок великолепного руководства. Я знал, что хотел быть больше похож на Гарри, чем на ребят, что мучили меня на спортивной площадке. И, возможно, Гарри был достаточно открыт, чтобы увидеть это во мне. Возможно, он даже инстинктивно знал, чем для меня была школа, что я был подростком, который просто хотел быть полезным и что-то представлять из себя.

Быть аутсайдером, быть объектом для издевательств, это очень болезненно, но, оглядываясь назад, я понимаю, что это научило мне лучше разбираться в людях. За свою жизнь я проведу много времени, прикидывая угрозы, оценивая интонации голоса и выясняя изменение динамики в коридоре или толпе в раздевалке. Выживание задиры требует постоянного обучения и адаптации. Вот почему задиры так сильны, потому что намного легче быть подражателем, идти с толпой, просто слиться с толпой.

Эти годы издевательств складывались, незначительное унижение за унижением, четко указывая последовательность власти. У Гарри Хауэлла была власть, и он обладал ей с состраданием и пониманием. Не всегда для него это было легко, так как ему приходилось иметь дело с множеством незрелых юнцов. У других была власть, как у задир в школе, и они решили, что намного проще обратить ее против тех, кто беззащитен, и просто идти вместе с группой, чем противостоять ей.

Я тоже выучил этот урок во время одной из больших первых ошибок в своей жизни.

* * *

В 1978 году я посещал Колледж Уильяма-и-Мэри. Я был одним из многих неуверенных, тоскующих по дому, перепуганных подростков, впервые живущих вдали от дома, хотя мы не признались бы в этом ни друг другу, ни даже себе самим. Из-за перенаселенности я был среди семнадцати первокурсников, без куратора или какого-либо местного надзора живших в отдельной пристройке к одному из больших общежитий. Меня бросает в дрожь, когда я сквозь линзы зрелости оглядываюсь назад; мой колледж непреднамеренно создал Повелителя мух пристройки к общежитию.

В этой пристройке был слегка раздражавший мальчик. Он был немного заносчивым и чопорным, и в родном городе у него была девушка, о которой он практически непрестанно говорил. Он выращивал цветы в горшочках в своей безупречно чистой комнате общежития. Большую часть времени он шел своим путем. Но как-то группа мальчиков решила, что этого слегка раздражавшего мальчика не следует терпеть. Так что эта группа портила его вещи, устраивала погромы в его комнате, записывала голоса поверх частей его любимых аудиокассет и совершала другие идиотизмы, которые я уже не могу вспомнить. Я был частью той группы. Что-то я делал сам, что-то помогал делать, над чем-то я смеялся после их проделок. Я причинял боль кому-то другому.

Четыре десятилетия спустя мне все еще стыдно за себя. Как же я мог принимать участие в издевательствах над другим мальчиком? Но я участвовал. В конце концов, все это делали. Может, я опасался, что если буду несогласен, то стану новой мишенью. А, возможно, потому, что так много лет провел вне группы, в которой хотел быть. Я был одним из этих парней. Наконец, я стал частью.

Мои родители вырастили меня, постоянно подчеркивая важность сопротивления группе. Тысячи раз, во многих контекстах, моя мама говорила: «Если кто-то выстроился в очередь, чтобы спрыгнуть с моста Джорджа Вашингтона, ты собираешься просто стать в очередь?» — На выпуске из средней школы я выступил с речью о вреде давления со стороны сверстников. С шестнадцати лет я носил в кошельке цитату Ральфа Уолдо Эмерсона: «Не составляет труда жить в мире, следуя за мнением мира; не составляет труда в