Это были тяжелые времена. Но, к счастью, у меня была пара близких друзей и взрослые, на которых я мог равняться, люди, напоминавшие мне, что я что-то значу. Что легко позабыть, когда ты являешься мишенью для оскорблений. Для начала, это мои родители. Мои родители были строгими, но добрыми. Они были приклеивающими-табель-успеваемости-на-холодильник людьми, со слабыми табелями успеваемости всегда на самом видном месте, чтобы твои братья и сестры могли их видеть. Они побуждали нас, но также постоянно поддерживали нас. Моя мама, Джоан, почти каждое утро открывала жалюзи в моей спальне с одной и той же коронной фразой: «Пора просыпаться и петь, и показать миру, из чего ты сделан». — Когда несколько десятилетий спустя я стал заместителем генерального прокурора, мои родители подарили мне снежный шар с весами правосудия внутри и выгравированным на основании «Проснись и пой». Он по-прежнему стоит у меня на столе.

В школьные годы я приходил из школы домой и сидел с мамой, рассказывая о своем дне; когда она умирала от рака в 2012 году, мы говорили о тех часах. C самого детства она говорила, что от меня многого ждут. Незадолго до смерти мама показала мне записку, которую я написал ей, будучи отосланным в свою комнату в возрасте семи или восьми лет. — «Прошу прощения», — гласила записка. — «Однажды я стану великим человеком». — Она хранила ее в своем комоде почти пятьдесят лет.

* * *

У меня также было несколько замечательных учителей, с которыми я сблизился, особенно с учителем английского Энди Данном, консультантом школьной газеты, в которой я был начинающим журналистом. Каким-то образом, хотя у меня была пара хороших друзей, в своей средней школе я лучше ладил с учителями, чем с учениками.

И еще был человек по имени Гарри Хауэлл.

В младших и старших классах средней школы я работал на Гарри в большом продуктовом магазине возле Аллендейла. Я не много зарабатывал, выкладывая товар на полки, возвращая тележки и работая за кассой, может, четыре доллара в час, но я любил свою работу. Во многом это было связано с тем, каким он был руководителем.

Гарри был приятным белым парнем среднего роста с очень коротко постриженными волосами, большую часть времени носившим белую рубашку с коротким рукавом с пришпиленной к нагрудному карману табличкой с именем. На нем были черный ремень и черные начищенные до блеска туфли с крыловидным мыском, вне зависимости от того, какого цвета были его брюки. Каким я вижу его в своих воспоминаниях, он имел поразительное сходство с сорокапятилетним Робертом Дювалем.

Оглядываясь назад, даже после работы на президентов и других выдающихся руководителей внутри и вне правительства, я по-прежнему считаю Гарри Хауэлла одним из превосходных боссов, которые у меня когда-либо были. Отчасти потому, что он любил свою работу и гордился своим делом. Гарри знал продуктовый бизнес, проложив себе путь до менеджера магазина. Он настаивал, чтобы его магазин был самым чистым, самым эффективным во всей фирменной сети.

Складские клерки, большинство из нас тинейджеры, были группой комиков-любителей. Мы смеялись во время работы, большая часть которой осуществлялась после закрытия магазина, устраивали розыгрыши и маниакально трудились, чтобы проходы, за которые мы отвечали, выглядели безупречно. Все это было заслугой Гарри. Каким-то образом он создал атмосферу, которая была одновременно и требовательной, и невероятно веселой. Он сдерживал улыбку при виде наших глупостей — просто уголок его рта слегка приподнимался, чтобы мы увидеть, что ему забавно — и резко выговаривал, когда наша работа была недостаточно хорошей. Мы любили его. Но мы и боялись его, в хорошем смысле. Он заставлял нас ощущать свою важность, он так явно заботился о том, что делал, и о нас, что мы отчаянно хотели угодить ему. Гарри Хауэлл заставил меня полюбить вид и ощущение проходов в продуктовом магазине, которые мастерски «блокированы» — или «облицованы», как называют это в некоторых магазинах — когда каждая банка или упаковка выдвинута вперед к краю полки, так чтобы проход выглядел опрятным и непотревоженным для покупателей, словно они первые люди, обнаружившие его.

В до-штрих-кодовую эпоху мы использовали ручные чернильные штампы, чтобы проставлять цены на продаваемые в магазине товары. Это был медленный процесс, требовавший огромного внимания для установки правильной цены на штампе. Ошибка в цене будет навсегда вытатуирована чернилами.

Во время моей работы в магазине компания инвестировала в новую «технологию» — этикетировочный «пистолет» из твердого пластика для нанесения на товары стикеров с ценами. У нас было лишь два или три опытных образца тех этикетировочных пистолетов, потому что, как нам сказали, они были очень дорогими. С ними следовало обращаться с чрезвычайной осторожностью.

Однажды вечером я был занят своей работой, выкладывая товар на полки в проходе с бумагой — бумажные полотенца, туалетная бумага, бумажные носовые платки, салфетки. Я был где-то на трети прохода от входа в магазин, открывая резаком коробки и пользуясь этим необычным этикетировочным пистолетом для маркировки каждого товара, прежде чем поставить его на полку. Я был пятном непревзойденного мастерства выкладки. Затем я услышал голос одного из своих товарищей по выкладке, стоявшего в конце прохода. В срочном порядке он позвал, — «Коми, одолжи пистолет. Мне он нужен на секунду», — и вытянул перед собой обе руки, чтобы поймать пистолет. Не раздумывая, я бросил его.

В тот момент, как пистолет покинул мою руку, парень быстро повернулся и исчез. Я все наблюдал, как этот дорогой экспериментальный этикетировочный пистолет описывает в воздухе дугу; в памяти осталось, как он крутится задом наперед, переворачиваясь, пока медленно пролетает те шесть-девять метров к тому месту, где больше не стоял мой коллега. В памяти осталось, как я как в замедленной съемке кричу «не-е-е-е-е-е-т», но сомневаюсь, что у меня было на это время, прежде чем тот дорогой пистолет приземлился к ногам Гарри Хауэлла, весьма кстати повернувшего в мой проход. Пистолет разлетелся на куски. Мой коллега видел, как он входит, и отлично рассчитал время.

Есть много руководителей, и я встречал некоторых в своей жизни, которые стали бы терять его, метая ругательства и обвинения в глупого ребенка. Когда Гарри опустил взгляд на разбросанные вокруг его туфель с крыловидным мыском пластиковые детали, он лишь сказал, — «Убери тут», — и ушел. Не помню, чтобы он просил объяснений или когда-либо снова упоминал об этом. Моя шестнадцатилетняя натура пришла к выводу, что Гарри сразу понял, что меня